А. Андерсен
Фотоиллюстрации: Ив Дебай
ГУСИ-ЛЕБЕДИ
Вся эта история – вымысел от
начала и до конца, не считая, конечно, описанных исторических событий.
Любые совпадения имен или
судеб – чистая случайность.
|
|
Красива славонская[1]
осень... Красива и ласкова. И как всегда красива и ласкова она сейчас, в Октябре
1991 года... Сижу на терассе за пластиковым столиком. Передо мной стакан
Мартини и чашечка замечательного «кофе по-граничарски»[2].
«Курорта!» - как говорят хорваты. Ноги в грязных солдатских ботинках положил
на оранжевый пластиковый стул. Смотрю на небо, на деревья, на асфальт...
Гос-по-ди! Как же классно все! И Мартини, по глоточку опускающийся в желудок,
сладким алкоголем проникающий в кровь и в самый мозг, снимая все проблемы... Как прекасен черный крепкий кофе с
коричневой пенкой! В нормальной, человеческой жизни он не бывает таким
вкусным. |
||||
|
Как прекрасна девушка Лиляна, которая сидит напротив! Ничего, что она в
замызганном чехословацком камуфляже, скрывающем прекрасную фигурку и ноги в
таких же как у меня ботинках-говнодавах, которые она положила на стол рядом с
моим шлемом. Ничего, что пепельные волосы под зеленым беретом давно не мыты.
Ничего, что кожа на ее губах потрескалась. Все равно у нас сегодня скорее
всего будет классная ночь! Господи! Спасибо тебе за то, что я сегодня ночью буду
наслаждаться близостью с этой красивой |
|
||||
|
хорватской девочкой, а не валяться горой гниющего мяса, запекшейся крови и
дерьма в придорожной канаве! Что мой голодный желудок и кишки мои принимают
сейчас этот прекрасный Мартини и кофе, а не размотаны зловонным мусором по
каким-то колючим кустам или грязному асфальту! Спасибо тебе за то, что я
сейчас вдыхаю этот сладкий воздух, что глаза мои могут видеть это небо, эти
облака, эти деревья... не погасли вчера и может быть... МОЖЕТ БЫТЬ не
погаснут и завтра, если ты не решишь задуть очередную свечку. Развороченный
снарядами асфальт: вроде как серый, но сколько в нем красок! Я раньше это так
не видел! Честное слово – если выйду живым из этой бодяги – стану снова
рисовать! И еще спасибо тебе, что здесь – в пяти километрах от переднего края
все еще работает этот прекрасный бар с терассой, в котором наливают вино,
мартини, пиво, варят «кофе по-граничарски». И пусть стекол давно нет, и пусть
домик попорчен осколками и пулями, но играет музыка и стоит еще спутниковая
тарелка, по которой можно видеть новости – даже про нас... Мы только что отступили, оставляя за собой разрушенный, сожженный сербами Вуковар. Какой городок! Чем-то похож на наш Салдус или Кулдигу: та же архитектура, такое же все старенькое... было... Потому что больше нет города Вуковар... Мы сделали все, что смогли и даже больше. 87 проклятых дней и ночей удерживали этот город, на который перли войники ЮНА[3] и местные четники[4]. У них пятикратный перевес в количестве рыл, подавляющее преимущество в артиллерии и танках, поддержка с воздуха, которой у нас вообще нет. Так что мы могли?! И так сделали больше возможного... |
|||||
|
|
Оп-па-на! Германские новости по
спутнику! ЦеДеЭф[5],
что-ли? Ну да! Страшная музыка и заставка «Югославиен...Бюргеркриг...» Ни
хрена себе «бюргеркриг»[6]!
Ни хрена это война не гражданская, ну да тупым журналистам не объяснишь, что
хорваты и сербы – не одно и то же... Во-во! Вуковар показывают! Небритые,
разбойного вида четники в длинных шинелях образца 1914 года и странно
натянутых на уши пилотках, улыбаясь коричневыми зубами, вытирают ноги о
лежащий на земле хорватский флаг... Сербский войник, одетый в форму ЮНА, но с
нелепой клоунской шляпкой-котелком на голове добивает контрольным выстрелом
кого-то в канаве... С-сука! Улыбается в камеру... Весело, да? Смешно дураку,
что рот на боку... Посмеешься завтра, если я тебя в прицел поймаю... Убивают
друг друга, а сами – детский сад какой-то... |
|||
|
Да... Надо же все-таки представиться, а
то как-то нехорошо получается. Зовут меня... А – неважно! Что в имени тебе
моем? Хе-хе... что? Откуда так хорошо по-русски говорю? Так я русскую школу
закончил... Ну, и как вы поняли, я – совсем даже не хорват. Хотя воюю на их стороне.
Ага... наемник. Дикий гусь[7]
– знаю песни наизусть... Не нравится? Что-нить не так? Ну ничего... Это
бывает, что что-то не нравится... Для справки – в расстрелах гражданских лиц
участия не принимал, девушек и женщин не насиловал, детей тоже не убивал.
Во-первых у нас – где я вырос, такого не принято, а потом наемники, кстати,
вообще так не поступают. Зверствуют местные... С обеих сторон, к сожалению,
хотя не худо вам было-бы разобраться, кто все-таки первый начал. Ах да.. еще
детей и женщин убивают летчики и артиллеристы – но это не преднамеренно. А я
ни летчиком, ни артиллеристом никогда не был. Чего-чего? Зачем здесь? Ну-у...
ну во-первых, конечно, за деньги. У нас в Риге сейчас ни работы, ни денег...
Здесь правда тоже – не предел мечтаний, но можно... Ну а потом по-моему
хорваты все-таки правы. А помимо денег есть и еще кое-что. Не понимаете? Ну
конечно... где ж вам... Ну я сейчас постараюсь растолковать – может поймете. Короче – на нашей стороне нас – таких как я – порядком. В основном немцы, англичане, валлийцы (народ такой – в Англии живут, но вроде не англичане – я раньше и не знал даже), американцы с канадцами (которые хорватского происхождения, как правило), поляки, южноафриканцы, много венгров, западно-украинские ребята есть, есть даже русские парни, но мало. На сербской стороне – тоже наемники имеются. Только состав другой. Почти все - русские и украинцы (восточные, по мне - так те же русаки). Еще есть бывшие гедеэровцы. Такая мразь! Я их даже за немцев не считаю, но профессионалы ... Почти все из Штази[8], Интерполом разыскиваются. |
||||
|
|
Ну так вот, одна из причин того, что я
здесь – в том, что на сербской стороне много, так сказать, «родных и близких
лиц». Лиц, которые я хотел-бы увидеть в прицеле. За что? Да за многое. За
родину мою, в 1940-м растоптанную[9].
За народ мой ополовиненный (во время Второй Мировой почти четверть Латвии в
Сибирь сослали, да еще четверть на Запад убежала – если не больше). За
депортации 40х-50х. За то, что сам я в Красноярском крае родился. За хутор,
который у нас отняли – сад там до сих пор не полностью угроблен, который мой
прадед еще сажал... Но вообще-то не столько даже за это. Больше – за то, что с детства меня
непонятно за что фашистом называли. За то, что русские старухи-соседки не
вызвали скорую, когда бабушка с инфарктом осела на землю в двух шагах от
подъезда и от их скамейки. Вместо этого обсуждали, подохла «фашистка» или
нет. Подохла... Еще – за службу в рядах доблестной Советской Армии, где нас с
Айваром били за то, что мы говорили между собой по-латышски. Точнее – не
били. Бить – не то слово. По-русски это называется пИздить. Это когда ты уже
скорчился на бетоннном полу, и тебя добивают кирзачами. С одной стороны
прикрываешь голову, а с другой думаешь, что сделать, чтобы не отбили почки... И за эстонца Лаури, которого зверье-командиры заставили за какую-то мелкую провинность бегать всю ночь вокруг казармы в одном х/б, в тридцатиградусный сибирский мороз. На запертых дверях всю ночь сменялись несколько «дедов» - чтобы мы не могли впустить его. Лаури бегал несколько часов, потом, под утро - присел у стены, сжавшись в ком. Утром его отвезли в |
|||
|
санчасть с обморожениями и двухсторонним воспалением легких. Но это – еще
ерунда. Оказалось, что он застудил голову (шапки на нем той ночью тоже не
было), и его комиссовали. Потом, после дембеля, мы с Айваром приехали к нему
в Пярну. Белобрысый гигант Лаури сидел за столом, стучал ложкой по тарелке и
ссался в штаны. Нас он не узнал. Мы посидели совсем недолго и отвалили,
стараясь не смотреть в глаза его матери.... За что еще? Еще – за безоружных
литовских пограничников, хладнокровно расстрелянных этим летом ОМОНовцами
прямо перед камерой фашиствующего тележурналиста из Москвы[10]. Вот все это очень помогало мне, когда я
ловил в прицел станкового пулемета перебегающие низко пригнувшись,
старающиеся слиться с землей фигурки ТЕХ. Я искренне надеялся, что среди них
мог оказаться кое-кто из «дедов», не пускавших Лаури в казарму, или прапорщик
Дягтерев, или командир нашей бывшей части – полковник Никитенко (хотя эта
сука конечно в атаку не пойдет, но может сынок его?), или может кто из внуков
тех старых гнид, которые не вызвали скорую моей бабушке, или кто-то, чьи деды
выселяли мой народ в Сибирь, или кто-то, кто считал, что все это делалось
правильно. И в голове звучала хорватская фраза: «Змай од Хрватска!» - что
означает «Получай от Хорватии!». Получайте, падлы! Получайте, ублюдки!
Братцы-зверьки мои дорогие... Нехорошо, да? Конечно нехорошо... Я и не
спорю, но так уж вышло. Ты это – возьми ломтик ананаса из банки. Не хочешь?
Возьми-возьми! Это вкусно. Спасибо нашей родине СССР. Ана-нас, а мы – вас...
Нормальненько так звучит? Нет? Ну извините, а я думал - нормальненько...
забавно так... А вот позавчера случилось такое, чего никак не ожидал. Груженый
боеприпасами трак с сербской стороны видимо сбился с дороги и нарвался на
группу Сокола. И водителя, и сидевшего слева автоматчика наши буквально
изрешетили пулями. Потом Павел и Томаш зашли за мной. Сказали, что Сокол
хочет, чтобы я посмотрел документы убитого водителя, который, кажется – из
российских наемников. Тоже «дикий гусь», значит... Я открыл простреленный, окровавленный
паспорт, и...черт побери! Это же Лёнька... Лёнька Толмачев - единственый сын
Нины Михайловны – маминой лучшей подруги, с которой они 30 лет проработали в
одной школе! Лёнька... он на пять лет младше меня... помню его еще
чтырехлетним... сколько раз я раскачивал его на качелях, вкопанных в песок на
нашем дворе. Нина Михайловна все просила, чтобы поосторожней и не так высоко.
А то ручонки, не дай Бог, разожмет. Я тогда придумал страховку: вытягивал из
своих штанов ремень и пристегивал Лёньку к качелям, чтобы точно не упал, и
раскачивал как следует, а он заливался веселым смехом... Потом мы выросли. Я – раньше, он – на
пять лет позже. Из Лёньки-ребенка вырос худощавый, всегда почему-то бледный
парень, не особенно спортивный (у него что-то с сердцем не так было), но зато
писавший и переводивший стихи и изучавший сразу несколько языков. Что
принесло его в Сербию? Он же был совершенно мирным парнем? Зачем?! Помочь
«братьям-славянам»? В чем помочь? Убивать других братьев-славян? Хорваты-то
тоже славяне. Впрочем, он конечно это не так видел, наверное... И как его
взяли с больным сердцем? Даже водителем... Но разве это – все вопросы? Нет – далеко
не все.... Вчера, когда немного отошел от шока, позвонил матери с почтамта
города Осиек. Раньше говорил ей, что уехал в Германию работать на стройке.
Теперь пришлось поставить перед свершившимся фактом и сказать, где я (хотя
тот факт что в действующей армии – отрицал напрочь). Ну и про Лёньку... У матери слов не было. Оказывается, он
учился последние годы в МГУ, в Москве. Никто и знать не знал, что он - в
Сербии. Мама заплакала... потом спросила: «Может лучше ты позвонишь ей и
скажешь? Я не смогу». Замечательно! Позвоню и что скажу? «Нина Михайловна,
Вашего сына застрелили те, на чьей стороне я сегодня... это вот... немножко
воюю» - так что-ли? Нет уж... В конце концов решили ничего
не говорить. Пусть сообщат те, кто его сюда определил, тем более, что и тело,
и документы Лёньки и его напарника уже передали сербской стороне... Слава Богу, что я не был в группе Сокола... Ну а сейчас вот сижу на терассе
недорасстрелянного войной восточно-хорватского бара, допивая замечательный
Мартини и смотрю на алеющий закат: Дай Бог, - не последний закат и не
последний Мартини. А рядом со мной – самая на сегодняшний день прекрасная
девушка Лиляна, с которой сегодня ночью мы будем любить друг друга так, как
любят только в последний раз в жизни... А завтра... завтра кто знает... По небу медленно летит косяк серых
гусей. Куда же летите, гуси-лебеди? На юг, наверное. Туда – где сейчас лучше.
Вот и я так же двину отсюда как только контракт окончится. Вроде помог
здесь... Может удастся найти что-то по нормальной специальности? Я ведь
архитектор. Такие дома-бы вам строил... Если Старик-на-Небе не решит задуть
еще одну свечку... А Лёнька? Может и его душа так же куда-то летит? Туда, где
ей будет лучше, чем здесь было? * * * Пять лет и один месяц спустя, сербы уходили из разоренного войной
Вуковара в соответствии с подписанным их лидерами Загребским соглашением. На западной
окраине казненного города, у самой обочины шоссе примостился небольшой камень
с высеченной на нем надписью: «Леонид Толмачев. 1970 – 1991. Погиб за
Сербию». Над надписью – грубо выбитый православный крест. Что же касается того, кто сидя на терассе рассказывал эту историю, то его
дальнейшая судьба неизвестна. Февраль/2005 |
||||
|
|
||||
