Перебежка

Мех на мамином воротнике местами износился, вылез и местами протерся почти до кожи. На правом плече еще осталось несколько островков, словно новых, совсем не тронутых временем. Словно не от этого, а от другого воротника. Мех здесь - длинный, серо-черный, пушистый. Маленький Томас уткнул свое лицо в один из таких островков и стал наблюдать за прыгающим пейзажем вокруг. Мама бежала быстро, чуть подпрыгивая и прижимая к себе Томаса крепко-крепко. От этого Томасу показалось, что все хорошо, что началась какая-то новая, очень интересная игра и он тоже покрепче обнял маму правой рукой за шею, а левой - за бок, где-то под самой рукой и стал с любопытством наблюдать за прыгающим пейзажем вокруг.

Теперь ему казалось, что не он, а все вокруг прыгало и скакало: скакали темно-серые облака на светло сером небе, скакали дома на горизонте за спинами убегающих, скакали деревья на далеком берегу слева – темные, почти черные, замершие в безветрии и словно решившие теперь пуститься вприпрыжку за всеми людьми, так весело и быстро бегущими по обледеневшей затоке или остаться стоять, где стояли уже не одну сотню лет. Деревья не торопились срываться с места, и Томас перевел взгляд на серые и черные точки вдали, которыми был усыпан лед затоки и которые, когда приближались, оказывались людьми. Некоторые тоже, как и мама Томаса, несли маленьких детей на плечах или на руках. Некоторые двигались быстрее, другие - медленее. Рядом так же быстро, как и мама Томаса, бежали несколько их соседей. Они тоже, наверное, услышали с утра рокот в небе, какое-то тяжелое уханье, как будто прилетел гигантский железный филин, уселся где-то неподалеку на берегу и стал ухать, запугивать всех, кто жил вокруг.

После того, как заухало, мама Томаса собиралась недолго. Она схватила какие-то свертки, покидала их в сумку, потом быстро, как никогда раньше, закутала Томаса в теплую одежду, повязала на голову шаль, накинула пальто и опрометью бросилась из дома. Может быть это была какая-то игра? Томас задумался. Почему все вокруг, не сговариваясь, вскочили и побежали? Что это такое ухало? И куда все бегут? Еще было интересно, когда все повернут назад и снова побегут домой. Там все же осталось много очень важных вещей, например,- палочка с плюшевой лошадиной мордой, которую подарил Томасу папа перед тем как ушел куда-то очень надолго. Он сам ее сделал, а Томас помогал ему. Палочку они сделали вдвоем с папой, а морду к ней приделала мама. Получилось очень хорошо, и Томас часто скакал на ней по дому. Быстро-быстро скакал. Может быть теперь, если бы мама захватила с собой эту лошадку, Томас сам мог бы бежать, и маме не надо было бы его нести. Может быть даже лошадка превратилась бы в настоящую, и тогда они с мамой вместе поскакали бы на ней, и она несла бы их очень быстро. Она наверняка бежала бы теперь быстрее, чем мама бежит.

Вот в сером небе показались точки. Раздался рокот. Точки стали увеличиваться и все больше и больше походить на птиц. Мамина шаль съехала с головы, но она даже и не подумала поправить ее, а просто продолжала бежать, все быстрее и быстрее, словно стараясь убежать от этих огромных серых птиц с красными пятнышками на крыльях. Мамина шаль мешала Томасу видеть: закрывала часть лица. Он осторожно подвинул ее и стал снова смотреть на небо. Рокочущие птицы превратились теперь в огромные самолеты, и их злобное рычание раздавалось теперь где-то прямо над самой головой. Вот один из них выронил что-то, вот другой, третий... Ноша, упавшая с самолетов, долетала до залива, и там, где она касалась льда, раздавался громкий звук, вверх взлетали белые фонтаны и образовались дырки. Те, кто были рядом с дырками, проваливались в них. Некоторые сразу исчезали подо льдом, другие пытались хвататься руками за обгрызенные, неровные края образовавшихся прорубей.

«Вода, наверное, очень холодная...» - Подумал Томас. Мама говорила, что она такая холодная, что может даже укусить. Им наверное сечйас очень больно - тем, кто в дырки попадал...»

Самолеты, словно полегчавшие после того, как избавились от лишнего груза, развернулись, полетели быстрее, и вот уже нагоняют Томаса и маму. Мама бежит быстрее. Еще быстрее. Вот она спотыкается и чуть-чуть не падает на лед, но все же удерживает равновесие и еще крепче прижимает к себе Томаса. Они бегут дальше. Самолеты теперь еще ниже. На их крыльях можно разглядеть красные звездочки. Красивые... Такие, как бывают на Рождественской елке, только красные. Точно как пальцы, когда летом раздавишь ими ягоду в саду. Вот из самолетов летят едва заметные семечки. Что-то стрекочет. Словно кто-то быстро-быстро трясет погремушками. Там, где семечки долетают до людей, люди падают и так и остаются лежать. Вот совсем рядом упали несколько. Вот маленькая Эльза. Она еще младше Томаса. У нее упругие толстые белые косички, торчащие в разные стороны. Ее тоже несет мама. Семечки наверное попали в Эльзу и в ее маму. Они обе падают. Видно как белый лед около них окрашивается красной краской. Такой же, как звездочки на самолете и такой же, как сок от ягод из огорода. Этот сок очень вкусно пахнет, он кислый и никак не отмывается от пальцев. Мама чуть поворачивает голову, наверное чтобы посмотреть на Эльзу, но не останавливается, а начинает бежать еще быстрее. Самолеты улетают вперед, снова превращаются в точки и исчезают на горизонте. Мама останавливается. Ставит Томаса на землю. Она часто-часто дышит. Стоит несколько минут, глядя прямо перед собой, потом поправляет шаль на голове, снова поднимает Томаса на руки и снова бежит. Томас проголодался, но происходит что-то необыкновенное, и надо молчать. Он чувствует это и покрепче прижимается к маминому плечу. Он чувствует мамину теплую щеку, слышит ее частое дыхание и медленно засыпает. Ритм бега укачивает его. Глаза закрываются сами собой и кажется, что весь мир теперь бежит куда-то: люди собаки, кошки, деревья тоже бегут. Они делают огромные скачки на своих освободившихся впервые за всю из жизнь корнях и, кажется, радуются этой новой, необычной свободе. Самолеты превратились в настоящих огромных птиц с серебрянным оперением и летят бесшумно, плавно туда же, куда бежит весь остальной мир... неизвестно куда.

* * *

Томас Райнхардт выронил из рук маленькую кофейную ложечку и извинился. Ложечка с капризным звяканьем ударилась сначала о чашку с кофе, потом о блюдечко с небольшим кусочком шварцвальдского пирожного. Этот звук мгновенно вернул меня из февраля 1945, куда я провалилась, пока Томас рассказывал о своем военном детстве, в настоящий день и время – конец апреля 1991 года. Мы с Томасом - теперь уже пожилым господином - сидели на терассе маленького кафе в Шлезвиг –Гольштайне, пили кофе и говорили о жизни.

- Теперь вспоминаю, - сказал Томас и посмотрел на меня своими голубыми, чуть сощуренными глазами. – вспоминаю это, и не верится, что это было со мной. Наверное, надо считать, мне повезло, что выжил. Однажды набрел на статью об этой части войны. В голове не укладывается! Ведь тогда десятки тысяч людей погибли в этой перебежке! Все - мирное население. В основном,- женщины и дети... Многие пропали тогда. Сегодня включил радио, а там - опять с утра целый список имен и фамилий. До сих пор пытаются люди отыскать своих родственников или хотя бы узнать наверняка, выжили они или погибли в той перебежке... Наверное, надо считать, что мне повезло... Если бы я родился по другую сторону границы - на стороне победителя, мне, наверное, повезло бы меньше.

- И у вас никогда не возникало злости на тех, кто бомбил мирное население, невинных людей, которые просто пытались бежать от смерти от войны?

- Нет, конечно нет. На той стороне тоже гибли такие же как Эльза и ее мама. Тоже пытались бежать, спасаться. Война - странная вещь. Глупая, ненужная, страшная вещь, но как ни странно, с самого начала существования человеческого общества она была частью жизни людей - странным механизмом, заставляющим под страхом смерти еще больше любить жизнь. Открываешь Библию и в каждой главе читаешь о войнах, о десятках тысяч впустую, казалось бы, убитых людей... Зачем? Почему? Будет-ли когда-нибудь мир без войны? Может ли быть?... Я - старый теперь, и мне ужасно хочется верить что, может, хотя бы для моих детей и внуков... но почему-то каждый раз ,когда я думаю об этом, какой-то невидимый червь сомненья начинает шептать мне, что я - оптимистичный, наивный старик, ничего не смыслящий ни в жизни, ни в человеческой природе... Вот так...

Томас поднял руку и подозвал официанта. Мы расплатились и вместе пошли по дорожке через парк. Справа на качелях качались две девочки. Они взлетали к небу, смеялись и, хохоча, летели вниз к зеленой траве, к оставленным там игрушкам. Какой-то маленький мальчик чуть подальше пытался подманить к себе огненно-рыжую белочку с толстым пушистым хвостом. Он присел на корточки, протянул вперед маленькую ручку с какими-то семечками и весьма правдоподобно копировал звуки, которые по его мнениию, видимо, были беличьим языком и должны были привлечь зверька. Его молодая мама стояла чуть поодаль и взирала на него с такой любовью, что невольно заражала своим чувством всякого, кто увидел бы ее теперь. Мы прошли сквозь парк и вышли к набережной. С моря дул прохладный ветер, и Томас застегнул свою курку и поднял воротник. На горизонте показались тяжелые серые тучи. Мы переглянулись и ускорили шаг. Очень не хотелось теперь после замечательного кофе и шварцвальдского торта попадать под дождь.

Катрин Шокальски

Виктория, 05.03.08.