Катрин Шокальски Молли Из цикла “Historia Morbidae”
	- Можно мне посидеть немножко в офисе? Скрипучий голос Молли и ее манеру неторопливо расставлять слова аккуратно выговаривая каждую букву нельзя было спутать ни с кем. Я повернула голову к двери. Точно. В приоткрытой двери офиса колыхалась полная фигура Молли, в нарядном пестром цветастом халате. На ногах у ее были пушистые розовые вьетнамки, а руки, покрытые несколькими копеечными, но со вкусом кольцами, держали чашку дымящегося горячего, ароматного кофе. На лице Молли, явно не без усилия, поддерживала какое-то ангельское выражение наивности, простоты, скромности и доверия. Я посмотрела на часы. Двадцать минут восьмого. Шифт только начался и надо было успеть пересмотеть кучу документов и сообщений, перед тем как начнется нормальная для моей работы свистопляска со стрессом, звонками, встречами, выдачей лекарств и тд., и тд. Ну что тут поделаешь? Молли как будто прекрасно понимала мои колебания и не дождавшись ответа снова обратилась ко мне: - Я буду тихо сидеть, как мышка. Ты меня даже не заметишь. Ну, можно? - Хорошо. Заходи. – Я с многозначительным (мол, помни мою доброту) вздохом показала Молли на кресло, в глубине офиса, и Молли, все еще поддерживая ангельское выражение на лице, тохонько и как-то враскачку, колыхаясь всем телом, прошествовала мимо офисного стола, чтобы поудобнее устроится в честно отвоеванном кресле. Она мягко опустилась на упругие подушки поставила чашку с кофе на тумбу возле кресла и, скрестив руки на животе уставилась на меня широко открытыми глазами изображавшими одновременнно деланную наивность и радость оттого, что ее истинная добродетель была наконец-то кем-то оценена по достоинству. Кроме чашки с кофе она принеска с собой небольшую дамскую сумочку, наполненную всякими безделушками: помадами, заколками, кольцами косметичками и кошельками, в которых, впрочем, никогда не водилось денег. Сумочка была такого же кричаще-розового цвета, что и ее вьетнамки. Все добро, все безделушки, которыми Молли владела и которые обожала, происходили из местного доллароваго магазина, который мои собратья по планете кажется только для того изобрели, чтобы за что-то наказать мать-природу и утолить неутолимую потребительскую жажду масс. Ей Богу, закрой мы все эти магазины и запрети продажу бесчисленной пестрой пластмассовой копеечной никому не нужной дряни, никто бы этого и не заметил и не почувствовал, что чего-то нехватает, а земля вздохнула бы с облегчением. Я еще раз оглядела Молли и, подумав, что надо было бы руки оторвать тому, кто произвел эти пушистые меховые вьетнамки (типичный по идиотизму товар долларового магазина), повернулась спиной к Молли и стала читать отчет о прошедших часах на сайте. И я, и Молли – мы обе хорошо пономаем, что скоро начнем болтать. Молли не выдержит долгого молчания, а я... Я просто не устою... Не смогу проявить достаточно жесткости, чтобы напомнить ей о договое. О том, что она была впущена на условии играть роль мочаливой мышки и не отвлекать меня. Но все же для начала обе стороны демонстрируют уважение дру к другу и приносят в жертву Госпоже Тишине несколько минут молчания. Первой,  разумеется, тишину нарушает Молли: - Я не люблю такой погоды, как этим летом. Очень высокая влажность Молли умеет казаться поразительно светской женщиной, и, если она того желает, она может поддержать вполне разумную и вежливую беседу на протяжении некоторого времени. Я пока не поддаюсь на провокацию начать разговор и просто молча киваю головой. Опять тишина, и только слышно тяжелое, сипящее дыхание Молли. Она страдает астмой, но даже не думает бросить курить и употребляет по крайней мере пол-пачки сигарет в день. Молли принимает мое молчание и просто продолжает попивать свой кофе. - Спасибо за то, что ты пустила меня в офис. Молли начинает подбираться поближе к личным чувствам, и я начинаю понимать, что скоро сдам свои позиции. Последняя попытка поддерживать профессиональную дистанцию: я отвечаю, но подчеркиваю, что говорю только о том, что касается наших профессиональных отношений: - Молли, ты помнишь, что сегодня твоя очередь готовить ужин? – Обращаюсь я к Молли и поворачиваюсь к ней лицом.  Ну хоть убей, не могу я разговаривать повернувшись к собеседнику спиной! И это как раз то, что нужно Молли. Она ловит мой взгляд и с явным удовольствием победителя поддерживает разговор: - Ну, глупости какие... Прямо глупости... Не понимаю кто все это придумал и зачем... Я, вот например, за всю свою жизнь ничего не приготовила и никогда от этого не страдала. - Ну вот, и хорошо. Теперь у тебя есть шанс научиться готовить. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Сегодня у нас простое меню. Молли тяжко вздыхает, кокетливо закатывает глаза и, покачивая головой, отмахиваетсяоит неприятных ей планов на сегодняшний вечер. Молли - невероятная кокетка. Формальные ее характеристики, запиши она их на бумаге, гарантировали-бы ей пожизненный отказ на любом конкурсе красоты: Рост: пять футов и два дюйма. Вес:  двести фунтов. Зубы: 0 (или их полное отсутствие). Глаза: зелено-бесцветные. Волосы: серые, редкие коротко стриженные. Кожа: серая, травмированная сильным курением... Да, именно такими являются формальные внешние характеристики Молли, но при этом есть в ней нечто не поддающееся описанию, нечто не уловимое словом, нечто обворожительное и магнетическое. Нечто такое, которым обладают лишь женщины, убежденные в своей красоте и неотразимости. Когда я смотрю на Молли, я вспоминаю одну подругу моей мамы, женщину настолько толстую и бесформенную, что для того, чтобы прото сесть, ей приходилось составлять вместе два стула. Она тоже была курякой, и лицо ее не отличалось особой красотой, но при этом было в ее уверенном поведении, в манере говорить, в самой осанке нечто, заставлявшее мужчин сходить по ней с ума. Она была замужем за высоким, успешным красавцем, и семья у нее была крепкая и счастливая. Случись что-нибудь с ее мужем, гарантирую - она сразу нашла-бы ему достойную замену. Я уверена, что, в отличие от многих прехорошеньких девочек, единственным внешним недостатком которых являются прыщи или длинноватый нос, она никогда не страдала никакими комплексами неполноценности. Она просто вела себя как неотразимо красивая женщина, и это было то, что «считывали» все, кто с ней общался. Попав под эти сильнейшие чары, никто уже не видел ее формальных характеристик.  Молли - именно из таких убежденных красавиц, которым не нужна была формальная красота для того, чтобы казаться красивыми и притягательными. - Сколько себя помню, я всегда была в больницах, и всегда кто-то мной занимался. Между прочим, мне нравится, когда мной кто-то занимается. У них это лучше получается, чем у меня самой. - Молли, но ты же сама мне рассказывала, что постоянно убегала из психушки в Ванкувере. Кто же тобой тогда занимался? - О! Тогда я была красавица!. У меня были длинные светлые волосы, коротенькая юбочка и ножки, которыми я могла соблазнить любого. Они мной и занимались. Я и города-то так и не узнала. Все, что мне было известно – это дорога от психушки до гостиницы и бара в центре города. Мне равных не было. Я за одну ночь делала двести пятлдесят долларов. Это в шестидесятые-то годы! Мне этого и на гостиницу, и на жизнь хватало. Я быстро начинаю перемножать в уме доллары шестидесятых, на доллары современные. С учетом инфляции получается нехилая сумма. За две тысячи тогда можно было купить дом. От этой арифметики у меня буквально волосы дыбом встают. Невероятно! И, главное - скорее всего правда. Ее история болезни указывает, только в более научных формулировках, богатую историю проституции. - Молли, ты же наверное должна была уйму денег делать? Ты хоть что-нибудь откладывала? Признаюсь! Все! Молли окончательно победила. Я уже искренне заинтересована в ее историях и превращаюсь под ее чарами в идеального слушателя-собеседника. Ее взяла, и она понимает это так же хорошо, как я. Лицо ее постепенно расслабляется и выражение деланной наивности и ангельского послушания постепенно улетучивается уступая место холодному выражению с примесью какой-то потерянности и расчета. - Ничего я не откладывала. Я люблю жизнь. Меня во всех барах Ванкувера знали. - Ну хорошо, – Я все еще находилась под впечатлением головокружительных денежных сумм которымы ворочала эта дама каких-нибудь тридцать лет назад. – Предположим ты не любишь откладывать деньги. Ну нельзя же, ей Богу, пропить такое количество наличных... - Пропить нельзя... Прогулять можно! После хорошей ночи я сразу шла в бар, а оттуда - в магазин и покупала себе самые дорогие и сногсшибательные тряпки. Потом я ехала в ресторан. Я всегда брала такси, поэтому я за тридцать с лишним лет так и не узнала Ванкувера. За пару дней можно приличную сумму прокатать. Поверь мне! Я в этом деле эксперт... Кончились деньги – опять идешь на улицу. Это был хороший бизнес. Не знаю, как сейчас... Говорят, цены упали, и так уже не покутишь. Да меня это уже не интересует. Я уже старая и не в той форме. И потом, честно говоря, я ненавижу мужчин. Фу! С этими словами Молли брезгливо фыркает и машет рукой, как бы защищаясь от неприятных воспоминаний. Я молчу, а Молли продолжает: - Единственный мужчина, которого я люблю, это мой отец. Он бы и сейчас жил, если бы моя мать его со свету не сжила. Ненавижу эту суку! Хорошо, что он бил ее. Жалко только, что она долго прожила! С-сука! - Молли! Ты очень некрасиво выражаешься. Ну так же нельзя! - Знаю, знаю. Прошу прощения. Это все она виновата. Но я больше не буду. Прошу прощения. Но она была ..... – С этими словами Молли плотно сжимает губки (не губы, а губки) и посылает мне многозначительный взгляд, сопровождающийся кивком головы. Мол, ты поняла меня... И не буду врать, я поняла, но ругательное слово не сказано и у меня нет повода попрость Молли покинуть офис. Она опять победила, вовремя извинившись за грубость. Мы молчим, но меня начинает разбирать любопытство. Как она оказалась в Ванкувере? За что ненавидит свою мать? Про мать я спрашивать лучше сейчас не буду, а то опять придется из Молли извинения вытряхивать. - Молли, а как ты оказалась в Ванкувере? Ты же не оттуда родом? - Ах! Мне было четырнадцать  лет..Почти пятнадцать, когда я решила убежать из дома. Честно говоря, я хотела-бы убить мою мать. - Молли сжимает губы и лицо ее становится холодным и страшным. - Она не заслуживала того, чтобы жить. - Мо-олли! Просто в качестве предупреждения и очерчивания границ приличного поведения, я произношу ее имя, и это как будто отрезвляет ее и заставляет вернуться мысленно во то время, когда она покинула дом. - Я просто купила билет на автобус на то, что нашлось в моей копилк,е и уехала в Ванкувер. У  меня еще остались деньги, чтобы купить себе косметику и яркие, броские платья. Вкус у меня есть. Это ты знаешь. Я киваю головой. У нее действительно есть некоторый своеобразный стиль и такой же своеобразный вкус. - У меня ни разу никто не проверил документы. Ни разу за всю мою жизнь! Я всегда так умела себя вести и так ловко пользовалась косметикой, что никто никогда не заподозрил, что мне меньше двадцати одного. А ведь мне было только пятнадцать. Молли устроилась поудобнее в кресле и продолжила: - У меня была отличная жизнь в Ванкувере. Лет двадцать шикарного кутежа. Денег, тряпок - сколько хочешь! Я могла себе купить все, что пожелаю. Парти каждый день. Я действительно нагулялась! Конечно, иногда они меня запихивали в психушку в Ванкувере, но я не возражала. Отдохнуть тоже когда-то надо. А наотдыхаешся – убежать с этого принудительного «курорта» труда не составляло. Вышел за ворота, и - вперед... Молли прекрасно отдает себе отчет в том, что она полностью владеет сейчас моим вниманием, моим временем, моим офисом. - Пожалуйста, принеси мне еще одну чашечку кофе. – С этими словамо Молли протягивяет мне свою пустую кружку и делает те самые круглые, наивные, ангельские глазки, которые помогли ей промылится в офис в начале моей смены.- Ну пожалуйста! Ну что тебе стоит? А у меня сегодня ноги очень болят... К сожалению для Молли, я уже слишком хорошо знаю ее, и мне достаточно ответить ей удивленным взглядом без всяких слов, чтобы она поставила чашку на место и мгновенно, убрав небесно-наивный взгляд, прошептала: - Знаю, знаю.... Психологическо-социальная программа: «Клиент делает сам все, что может сделать сам»... Вообще-то Молли - мастер манипуляций. Она любит представлеться женщиной с низким ИК(интеллектуальным коэффициентом), но мне иногда кажется, что это лишь помогает ей добится того, чего она хочет. Она почти молниеносно оценивает противника, (а противником у нее считается любой, от которого она хоть что-то может получить или от которого хоть что-то зависит) и грамотнейшим образом начинает атаку, используя все запасы своего арсенала: от круглых наивных кокетливых глазок переросшей девочки до жалких стонов смертельно больной старухи или до припадочной тряски и визгов человека, награжденного справкой об официальной душевной болезни. Молли редко ошибается в своих расчетах, и до визгов и настоящего скандала доходить ей приходится не так уж часто. Либо - когда какой-нибудь новенький временный работник окажется хитрее, чем она предполагала, либо - когда какой-нибудь из ее хитроумных планов полностью проваливается, и расстояние до объекта ее желания значительно увеличивается . Лично меня Молли прокатила по полной катушке, когда я впервые работала во втором корпусе, к которому она тогда была приписана. Было раннее утро, и дневная смена в психушке только началась. Молли – ранний жаворонок - проснулась перед самым началом смены и внимательнейшим образом анализировала ситуацию, складывающуся на сегодняшний день. От того, кто работал сегодня в ее корпусе, зависела тактика ее поведения и выбор «оружия». Корпус, между прочим, - действительно больше ее, чем наш (мой или любoгo другого сотрудника): мы приходили и уходили, а она жила здесь. Мы занимались семью пациентами, а она концентрировала свое внимание только на нас. Мы занимались массой самых разных ел, связанных с реабилитационной программой всех пациентов, а задачей Молли было достижение ее личных целей и исполнение ее личных планов.  Молли обладала (и сейчас обладает) феноменально чутким слухом. Она может услышать самый легкий шепот на другом от нее конце коридора. Она привыкла к этому дару и воспринимает роскошь быть всегда в курсе дел как нечто само собой разумеющееся. Из-за этого же таланта слышать все и вся Молли редко находится в настоящей тишине. Может быть из-за этого, а может и в силу ее психиатрических особенностей, она плохо переносит тишину, иногда заполняя ее никогда не сказанными словами и несуществующими фразами. Верит ли она сама в то, чем вольно или невольно, но очень творчески заплняет тишину, так наверное навсегда и останется загадкой, но иногда именно это никем не сказанное, но ею услышанное, она использует для наезда на временных сотрудников. - Он сказал что-то очень плохое обо мне!- Начинала бывало вопить Молли указывая на какого-нибудь новичка. – Он сказал, что я грязная! - Не говорил я! Не говорил я этого! – Начинает оправдываться неопытный бедолага. - Нет, говорил! - Нет, не говорил! - Говорил! Я слышала! Обычно такие нападения кончаются тем, что Молли требует сигарету, чтобы успокоить ее расшалившиеся нервы. Если работает в этот день только временный и новенький сотрудник - просьба Молли, как правило, исполняется. Если же к ее несчастью на сцену выползает умудренный опытом волк,- скандал заканчивается отправлением Молли в ее комнату для успокоения (что для нее - истинная пытка, потому что она не переносит одиночества) или выдачей ей успокоительной пилюли, что почти так же хорошо для нее, как и требуемая сигарета – Молли любит лекарства и таблетки. Итак, в тот день, когда я работала в корпусе Молли в првый раз, ситуация складывалась наиблагоприятнейшим для нее образом. Из двух приписанных к корпусу постоянных отрудников больными в этот день записались двое. Болезнь одного из них дала мне возможность получить наконец-то долгожданный шифт, а болезнь другого обеспечила двойные деньги за сверхурочный молоденькой, новой медсестре - постоянной сотруднице другого корпуса. Ни я, ни моя напарница толком не знали наших сегодняшних пациентов. Конечно, в нашем распоряжении были их личные дела и истории болезней, но разве могут сухие медицинские и полицейские отчеты передать все краски и оттенки личности? Особенно если речь идет о тех личностях, которые населяют реабилитационный центр. Ведь все они, практически без исключения, - люди с такой богатой историей уличной, криминальной и больничной жизни, что все мы – сотрудники - наверняка просто щенки по сравнению с ними, по крайней мере в плане выживания и манипуляций. Немногим из нас приходилось выживать так, как приходилось им. Был-ли это их личный выбор или независящие от них, так сложившиеся обстоятельства жизни – вопрос для отдельного рассказа, но, так или иначе, их жизненный опыт несомненно богаче опыта подавляющего большинства их попечителей, что при при отсутствии достаточного психиатрического опыта у сотрудников дает хорошую фору клиентам. Как я теперь понимаю, Молли почти молниеносно оценила ситуацию и, подслушав пару наших диалогов и поняв, что  мы толком ничего о корпусе и его обитателях не знаем, начала атаку. Она дождалась, пока в коридоре стихли шаги ночной смены и первым делом положила ноги на журнальный столик, как-бы обозначая, что она пришла сюда навеки поселиться и не собиралась покидать гостинную ни при каких обстоятельствах. Потом она ческолько раз пристально посмотрела на меня, и, видимо поняв, что из меня можно веревки вить (ох как она была права!), отвернулась к окну и легонько застонала. - Молли, что случилось? Ты себя хорошо чувствуешь? – Забеспокоилась я, исполняя на всю катушку мои обязанности как работник здравоохранительной системы и проявляя максимум заботы. - Некоторые дни для меня гораздо хуже других. – Полу-просипела, полу-простонала Молли. - Хочешь я позову медсестру? - Нет, спасибо.... Не надо! Они мне только пилюли подсовывают, а это не всегда помогает. О-ох-ох-ох! Ноги болят! - А что тебе в таких ситуациях помогает? - Если бы я другие туфли одела.... Эти очень жмут, а идти обратно в комнату нет никаких сил. Я уже очень стара. - Молли, ты совсем не старая. – пыталась подбодрить ее я, не понимая, что старость (весма, кстати относительная старость – 59 лет) была одним из ее орудий манипуляции. - Нет, старая! – Почти взвизгнула Молли и так страшно на меня посмотрела, что мне стало не по себе, и я решила замолчать, напряженно соображая, чем-бы еще ей помочь. - Пожалуйста, принеси мне другие туфли их моей комнаты! – Снова обратилась ко мне Молли после небольшой паузы. – Я больше не могу выносить этих мучений. Они там на полочке, окло входа. Я проворно метнулась в комнату Молли и приволокла ей удобные, на мой взгляд, домашние тапочки, одну пару из той богатой коллекции обуви, которая покоилась на ее обувной полке. Молли осмотрела на тапочки, потом на меня. Выражение ее лица ясно обозначало, что такой идиотки как я ей давненько не приходилось встречать. - Что это? – Возмущенно и с каким-то отенком брезгливости спросила Молли, указывая указательным пальцем на тапки. «Черт побери, - подумала я, - наверное не в ту комнату по ошибке вошла и чьи-то другие тапки принесла!» - Это ....тапки. – Ответила я смущааясь, потому что в том, что это были тапки, а не селедка, я была уверена. Молли огядела меня с ног до головы и брезгливо фыркнула, изображая удивление и недоумение. Я почувствовала, что начинаю краснеть. - Я не просила принести тапки! Я сказала «удобные туфли»! – Снова обратилась она ко мне, отрицательно, с каким-то обвинением покачивая головой, как делают учителя в школе, когда поймают ученика за списыванием домашней работы. У меня отлегло от сердца – по крайней мере хорошо было то, что, комната, в которую я вошла, оказалась ее комнатой. Остальное - мелочи. Другую обувь ей принести не представляло никаких проблем. - А какие именно туфли ты хотела? - Белые, без задника и с пряжкой на боку! – Молли смотрела на меня исподлобья, кокетливо скроив губки в маленький цветочек и приподняв брови. Я забрала неправильные тапки и быстро побежала исполнять заказ бедного больного. Комната у Молли была довольно чистая и организованная, и нужные туфли найти было нетрудно. На этот раз туфли оказались првильные, и Молли тут же переобулась, вручив мне негодные тесные туфли и велев отнести их обратно в ее комнату и положить на полку. Я повиновалась. Молли казалась довольной и спокойной, но тишина продлилась недолго. Буквально через минуту она снова обратилась ко мне на этот раз требуя вторую чашку кофе. Едва получив ее, она заказала сахара, но не того, который я ей принесла, а другого - специального, «там на полочке». Она, как всегда, дала мне точные указания о том, где этот специальный сахар находился. Потом она не могла подняться к завтраку, потому что поход в туалет в ее комнате измотал ее окончательно, и завтрак был подан ей прямо в гостинную на кофейный столик, рядом с отдыхающими нежными ногами Молли в правильных туфлях. Мне кажется, в тот день Молли просто-напросто исчерпала всю свою фантазию на тему того, как заставить новичка попрыгать вприсядку и несомненно в этот день она честно заслужила медль с гравировкой «Сие выдано лучшему манипулятору в мире», а я, без сомнения, заработала первое место по наивности среди всех манипулируемых нашего подлунного мира. Я просто сбилась с ног, подавая, вытирая, помогая, поддрживая, ублажая... Почти в самом конце смены, когда Молли уже просто не знала что бы ей еще придумать, она поманила меня к себе пальцем и когда я приблизилась, попросила меня нагнуться пониже, как будто речь шла о какой-то тайне, которую она хотела доверить только мне без всяких свидетелей. Я была польщена и тронута и с готовностью, угодливо эдак изогнула шею, стараясь не упустить ничего из того, что она хотела мне сообщить. Молли молча полезла правой рукой за пазуху (в левой она держала очередную чашку кофе, которую я ей только что подала) и вытащила медальон белого металла приделанный к такой же цепочке. Медальон изображал весьма кустарно выбитый уже полустершийся цветок ин длинной слабенькой ножке. - Этот медальон очень мне дорог! – Громко прошептала Молли, со значением глядя мне в глаза. – Это.... В общем, это долгая история...  Но это не просто украшение. Это - очень важная для меня вещь. Я кивала головой, внимая каждому слову этой престарелой дамы. А она, взглянув на меня еще раз и убедившись, что я слушала внимательно, продолжала: - К сожалению медальон потемнел, и его нужно помыть. Молли медленно стянула цепочку с медальоном через голову и протянула мне. - Помой его хорошенько с мылом. И побыстрее. С этими словами Молли посмотрела на свои розовые пласмассовые часики и, убедившись, что время подходило к трем часам, или концу смены, поторопила меня: - Поскорее! Я не могу жить без этого медальона! Я разумеется, помчалась исполнять ее просьбу, и мой сотрудник (постоянный работник) пришедший на вечернюю смену, застал меня за надраиванием драгоценности, порученной мне Молли. - Я сейчас. – Быстро отрапортовала я. – Только вот тут закончу... - А что ты там делаешь? – Мой сменщик подошел и с любопытством посмотрел на меня. - Да вот медальон для Молли отмываю. - А что, она не может сделать этого сама? - Она сегодня себя неважно чувствует. – Пыталась объяснится я, уже начиная чувствовать себя идиоткой. Молли была уже тут как тут. Она быстро оценила ситуацию, схватила свой еще недочищенный медальон прямо из моих рук и молча зашаркала в свою комнату, явно стараясь избегать не только разговора, но даже взгляда моего сменщика. Меня пригласили на обмен информацией с заступающей сменой в комнатку для сотрудников и объяснили, что если пациент может дойти до терассы для курения, то, скорее всего, он может дойти и до обеденого стола, что на полпути к терассе. Если он может дойти до туалета в своей комнате, то скорее всего он может дойти и до кофеварки, что в три раза ближе. И наконец, что отчищение медальона не может быть срочным заданием и не входит в обязанности реабилитционного работника, которым я теперь являюсь. Как раз наоборот, моей задачей скорее должно было-бы быть поощрение клиента к таким действиям, как чистка их собственных ювелирных изделий... Все эти объяснения были сделаны более чем дружески, и все же мне было стыдно и неловко. Я понимала, что выпутываться из той роли девочки на побегушках, в которую я сама себя поставила, будет не просто, и мне самой придется платить за собственную глупость. Моя следующая смена была назначена на завтрашний вечер в этом же корпусе, и я должна была быть готова. К счастью, Молли, сама того не подозревая, избавила меня от мучений, угрызений совести и комплексов неполноценности. Первое, что выяснилось из отчета прдыдущей смены (с этого здесь начинается рабочий день), было то, что Молли исчезла. Было сделано заявление в полицию об исчезнувшем клиенте, но ничего о том, где она была, не было известно никому. Известно было только то, что она ехала на автобусе с одним из сотрудников «Семи Дубов» и была в прекрасном расположении духа. Когда автобус подъезжал к очередной остановке, Молли сказала, что ей необходимо было поделиться какой-то информацией с водителем. Что именно она нашептала водителю, так и оставалось,и скорее всего останется неизвестным, потому что Молли не любит делиться своими технологиями ни с кем. Но так или иначе, Молли о чем-то тихонько пошушукалась с водителем, после чего он остановил автобус, выпустил ее и быстро закрыв двери тронулся дальше. Сопровождавший ее работник психушки, рванул, было к водителю, но не сумев побороть толпу, стоявшую на его пути, сдался, отступил и, размазавшись по заднему стеклу, наблюдал за быстро уменьшавшейся, удалявшейся фигуркой Молли. Когда, наконец, сопроводитель сумел выпутаться зи толпы, вылезти из автобуса и, поймав обратный автобус, вернуться к тому месту, где сошла Молли, ее уже и след простыл. Новая смена началась без Молли. Мы заполняли разные документы и перезванивались с полицией подтверждая время исчезновения Молли, место ее исчезновения, внешний вид, одежду, особые приметы. - Да, да! - отвечала кому-то по телефону медсестра, - 59 лет, рост средний, полная.... Да... Одета в синий брючный костюм и блузу с красными цветами... Да, пользуется косметикой. ... Кроме костюма? Одну секундочку, сейчас посмотрю в ее дело... Еще на ней были большие из искуственного жемчуга клипсы и такие же жемчужные бусы. На другом конце провода все видимо подробно записывали, потому что медсестра делала паузы после каждой порции описания внешнего вида Молли. Прошел час, другой... и вот, минут за пятнадцать до ужина, я услышала, как дверь корпуса, ведущая к парковке, отворилась и две пары ног зашаркали по полу где-то за углом в конце коридора. Первой из-за поворота выплыла Молли. Она была неотразима! На ней был капроновый темно-синий костюм с отложными воротниками, из под которого выглядывала новенькая белая блуза в бардовую розу, а на ногах поскрипывали те самые удобные белые туфли с пряжкой на боку, которые я самолично доставляла ей не далее как вчера. Ожерелье из огромных, с грецкий орех жемчужин и такие же клипсы, достойно заканчивали картину «Важная, богатая дама», которую представляла из себя Молли в данную минуту. Она кажется уже хорошенько вошла в роль человека с положением, потому что лицо ее изображало какую-то смесь спесивости, надменности и чванства. Шла она неторопливо, как идут люди, не привыкшие никуда торопиться. Люди, за которых торопятся другие. За Молли шествовала жалчайшая фигура длинного, худого, сгорбленного мужичка лет сорока пяти, с лысеющей макушкой и  длинными патлами волос по обеим сторонам головы, закрывающими уши и достигающими плечей. Он был одет в грязный, поношенный джинсовый костюм, серо-коричневую бобочку (гольф-шорт) и старые, сбитые коричневые кожанные ботинки со шнурками разного цвета. Всем своим видом он выражал недоумение, испуг и нерешительность. Он явно впервые в жизни переступил порог психиатрическй больницы. Молли важно прошествовала мимо офисного стола и ,не гляда на мужичка, махнула на нас рукой и небрежно бросила: - Они занимаются моими финансами.! После этого она молча удалилась в свою комнату и закрыла за собой дверь поплотнее, как бы показывая, что она не заинтересована в посетителях, и на сегодня никто не сможет получить аудиенции. Сопровождающий ее мужичок оказался простым водителем такси, находившийся под впечатлением, что Молли была богатой дамой, которой принадлежал один из домов вблизи психушки. По иронии судьбы модерновую нашу психушку или, выражаясь более прилично, реабилитационный центр был построен в одном из самых богатых районов Виктории. Уж не знаю, было ли это задумано, чтобы упражнять терпение богатеньких людей или чтобы доказать им, что богатство – еще не все, и что богатым не все маслом намазано. А может просто, чтобы распределить психиатрическое население Виктории ровным слоем по всему городу. В любом случае, сам факт существования наших пациентов в этом районе был одновременно проверкой на смекалку для всех водителей такси и владельцев мелких местных бизнесова, а также - испытанием на терпение и терпимость всех богачей, владевших домами в этом районе. Многие таксисты, которым в качестве платы за проезд были предложены неработающие будильники, свежеснятые с ног, еще теплые носки и другие необходимые предметы повседневной жизни, осторожничали с пассажирами из этого района, и их трудно  было бы за это критиковать. Начинающие водилы, к которым видимо относился таксист, доставивший Молли, легко могли попасть впросак. Он стоял перед офисным столом и, кажется, никак не мог взять в толк, что надменная, кокетливая пожилая дама, которую он подобрал недалеко от Семи Дубов, была не владелецей недвижимости в престижном районе, а самым обыкновенным пациентом психлечебницы, причем пациентом совершенно нищим Из финансов Молли, которыми по ее же выражению «занимались» мы с медсестрой, было налицо 75 центов, и ей нехватало ровно пятидесяти долларов, чтобы расплатится за шикарную прогулку на такси, на которую она сподобила бедного, наивного шофера-новичка... Шоферу был выписан чек от имени психушки, а с Молли был составлен очередной контракт о постепеном возвращении этой суммы администрации центра. Контракт этот был легко подписан Молли и присоединен к бесчисленному колличеству других контрактов в ее деле. Этими документами психушка пыталась очертить границы допустимого  в этом обществе поведения ,и каждый раз, когда Молли откалывала очередной фокус, изобретательности на которые ей было не занимать, в ее дело ложился очередной контракт, описывающий  какой-нибудь конкретный экземпляр ее поведения и объясняющий, что и как она делать больше не будет. Лично мне, честно говоря, кажется, что она и не планировала повторять свои фокусы. Они ей быстро наскучивали и не оставляли места для фантазии. Может быть поэтому Молли легко подписывала эти контракты. Это была просто очередная, теперь закрытая страница ее презабавнейшей книги жизни. А может быть, эта легкость происходила от того, что все подобные контракты обрисовывали прошлое и связанные с прошлым ситуации, а Молли  никогда не интересовало прошлое. Точно также, как ее не интересовало будущее и соответственно не интересовало и то, как она завтра будет кому-то что-то возвращать. Молли жила сегодняшим днем, а на сегодня она получила свою долю кайфа, тряхнула, так сказать, стариной и по-моему осталась вполне довольна собой. Признаться честно, Молли была не единственным деловеком, кому ее история с такси принесла море удовольствия. Ее тайным и злорадным сообщником по радости за сей небесцельно и небесполезно прожитый день была я. Тот факт, что таксист попался на удочку Молли точно так же, как я вчера, полностью освобождал меня от всех комплексов неполноценности. В конце концов настоящего опыта работы с психами у меня было не больше, чем у него. Если бы кто-нибудь когда-нибудь, где-нибудь объвил конкурс на лучшего манипулятора, - не сомневаюсь, что Молли заняла-бы на нем первое место. ......... С тех пор прошло много времени. Я успела хорошо познакомится с Молли, и она больше не испытывает моей профессиональной пригодности. Иногда меня все же мучает сомнение, действительно-ли она - псих или просто - очень хитрая и совершенно нормальная лисица, играющая в жизнь по своим правилам?  Вот и сейчас я смотрю на нее и задаю себе все тот же самый вопрос. Молли как будто чувствует, что за мысли бродят в моей голове, и совершнно неожиданно говорит: - Дураки-и-и! Они все считают, что я сумасшедшая! Если-бы они знали! Если-бы они только знали, дочего я нормальная! Если бы они только это знали.... Они-бы испугались, если бы узнали, НАСКОЛЬКО я нормальная! Молли переводит свой взгляд на меня, и глаза ее становятся какими-то блуждающими и отстраненными. Она встает с кресла и медленно направляется к выходу. - Ну, мне пора. Хочу покурить... Уже в дверях она снова поворачивается ко мне и, слегка понизив голос, громко шепчет: - Самое гадкое на свете это секс с инопланетянами! Я это испытала и не раз! Они постоянно выкрадывали меня, когда я жила в Ванкувере... Даже вспомнить гадко! Фуй! У них такой холодный ..... Вместо слова «пенис» она многозначительно поднимает бровки, округляет глаза и поджимает губки. Мол, вы меня поняли? И ее поняли. Ее вообще трудно не понять... Хотя, если вдуматься, - и понять нелегко... Виктория, Апрель /2006