Pobieh

побег2

Катрин Шокальски

ПОБЕГ

Угрожающий, резкий хлопок дверью... В три прыжка Тимоти пересек надраенный, начищеный коридор и оказался на улице. Время было рассчитано идеально: дверь в сад была открыта для курильщиков, потому что это был официальный десятиминутный перекур, которым баловали пациентов каждые два часа опытные психопасы.

Еще три прыжка, и он оказался около высокой черной чугунной ограды, огораживающей внутренний дворик с розарием, кустами шиповника и извилистыми кирпичными дорожками для прогулок. Тимоти уцепился за острые пики, украшавшие верхнюю часть ограды, подтянулся и без труда перемахнул через нее. Рюкзак на плече, бейсбольная кепка туго натянута на гладко выбритую голову... Вперед!

Он видел, как в передний двор, через главную входную дверь корпуса, высыпал весь медперсонал, как очкастая пожилая медсестра всплеснула руками и бросилась обратно в корпус, а все остальные так и оставались смотреть ему вслед, раскрыв рты. «В ментуру пошла звонить»- мысленно констатировал Тимоти, без труда догадавшись, зачем побежала обратно в офис очкаричка - его так называемый «личный наставник».

Никто из оставшихся глазеть на Тимов побег даже не двинулся с места, и Тим это предвидел. Он был неприкасаем. Его боялись все, и он даже знал о том, что существует распоряжение начальника реабилитационного центра не трогать его и близко не подходить в случае, если разбушуется. В этом случае полагалось сразу вызывать полицию. Менты приезжали обычно довольно быстро, причем .командой. Ему даже как-то льстило, что на переговоры с ним отправляли целый взвод ментов, вооруженных тазерами, дубинками и наручниками. Обычно он не сопротивлялся ментам, а слегка поругавшись на них (на это он имел полное право, с тех пор как ему идиоты-врачи пришили психиатрический диагноз), просто отваливал в карцер.

Вообще-то, по чести, он никогда никому не причинил физического вреда. Он бывало в бешенстве мог разнести вдребезги предмет мебелировки или пробить дыру в стене, но наброситсья на человека.... Как-то до этого пока не доходило. Жалко их, дураков, что-ли... Так или иначе, во гневе он был страшен и прекрасно об этом знал, но ему даже нравилось то, что он был на особом положении. Что для его усмирения требовался отряд ментов. Это ставило его в особое положение среди всех других обитателей реабилитационного центра, и он каждый день чувствовал свое это.

Итак, Тимоти был на свободе. Он продрался сквозь кусты и начал восхождение. Психушка или реабилитационный центр, в котором он жил последние полгода или чуть больше, был построен у склона весьма живописной горы. Эта гора и была естественной преградой, ограничивающей пределы центра и отделяющей его от внешнего мира. Другая сторона центра выходила на покрытое цветами и обрамленное густым кустарником поле, которое заканчивалось прямо у проезжей дороги...

Зачем эти уроды (он собственно точно так и не знал кто: его мать или родители его подруги или может быть еще какой-то неизвестный ему «добродетель») упекли его в психушку? Полностью этот центр назывался «Психиатрический Социально-реабилитационный Центр» и был каким-то уникальным заведением, единственным во всей провинции. Для него, Тимоти, как и для нескольких других ребят его возраста и круга интересов это была просто психушка, и они в толк не могли взять, что они-то здесь забыли? Ну понятно, например, почему здесь этот чудак-англичанин, который считает, что у него нет головы. Но он-то, Тимоти, прекрасно знал, что голова у него была! Он отлично знал, кто он, где он жил. Знал, чего хотел и даже точно знал, как этого добиться. Что он забыл в этой дыре?!

Конечно, если раскинуть мозгами, наверное это было не такое уж полохое укрытие для него: отсюда всегда можно было удрать, но можно было и вернуться. Место всегда оставалось за ним, а место было нехилое: отдельная комната, телевизор, еженедельные выезды в бассейн на плаванье. К тому же - классная еда и даже развлечения, если станет скучно.

Любимым его занятием, когда тоска от мыслей о собственной жизни начинала отравлять его сознание, было доставать старого деда - настоящего психа, который считал, что он - Господь Бог и очень страдал, когда в мире происходило что-то, приносящее людям несчастье. Едва узнав из телевизора о каком-нибудь крушении поезда в Индии, или перестрелке в Палестине, или просто о смерти знаменитого актера, дед начинал выть, скулить и вопить, что он - плохой Бог. Тут Тимоти подсаживался к нему и представлялся Дъяволом. Старик начинал злиться и поочередно обвинять в только что объявленном бедствии то себя, то Тимоти, все больше и больше злясь на демона. Тимоти забавляло бешенство «Бога» и он некоторое время подтрунивал над ним, но в конце концов извинялся и оставлял его в покое. В конце концов псих этот был добрым и безобидным стариком всю жизнь промаявшимся по психушкам, и где-то в глубине сердца Тимоти было жаль его.

Теперь он лез на гору, оставляя позади себя и «Бога» и «безголового старика» и массу дугих чудиков, с которыми ему приходилось разделять еду и кров в течение последнего времени. Менты с собаками по его рассчету должны были подъехать минут через десять-пятнадцать после звонка из офиса. Значит, за это время он должен был завершить восхождение и перевалить через хребет. Там кончалась территория психушки и начиналась городская черта. Менты никогда-бы не решились да и не захотели-бы переходить через хребет. Если хорошенько подумать, так они и до вершины вряд-ли доберутся. Ленивые... У них - оплаченная работа и дополнительных денег за покорение вершины им не заплатят. «Дураком надо быть, чтобы при таких обстоятельствах лезть,» - думал про себя Тимоти, отчаянно хватаясь за влажные от дождя стволы деревьев и царапая руки о колючий кустарник.

Моросил мелкий теплый дождь. В воздухе пахло смолой, свежей землей и чем-то терпким... Чем-то таким особым, чем не пахло нигде, кроме лесов западного берега Канады. Он так и не узнал до сих пор, какое из местных растений издает этот ни на что не похожий запах, но из тысячи ароматов он сумел бы распознать его, и из тысячи самых дорогих экзотических благовоний он выбрал-бы это. И этот странный, с легкой горчинкой запах, и мелкий, умывающий и совсем не колючий дождь, и даже его собственная одышка от быстрого всхода на гору - напомнили ему детство, когда он с отцом играл в войну.

Тим и отец тогда делили огромный участок леса, принадлежавший их семье, на две части. Каждый из них должен был устроить схорон на своем участке, а потом оставшись незамеченным, прокрасться на участок противника и найти его схорон. Противник должен был сделать то же самое. Тот, кто первый с обнаруженным вражеским кладом в руках окажется в доме на кухне, объявлялся победителем.

Почему эту игру отец называл игрой в войну? Этого Тимоти не знал, да и не хотел знать. Он охотно принимал все правила – от маскировочной одежды до игрушечных пистолетов, которые затыкались за пояс штанов, и смаковал каждую минуту, каждую секунду игры.

С отцом у них была какая-то особая близость. Они понимали друг друга с полуслова и гордились друг другом. Тим гордился отцом, потому что отец был самым знаменитым и самым дорогим на острове резчиком по дереву. Соседи даже в шутку называли его «наш Микеланджело». Все самые дорогие заказы, если речь шла о резбе по дереву, всегда стекались к нему. Все самые богатые и знаменитые люди на острове, которые покупали здесь землю и строили дома, обращались с заказами к нему - по крайней мере во всем, что касалось деревянных деталей дома и деревянного орнамента. К отцу всегда стояла очередь заказчиков, и Тимоти было приятно, что в любом кафе, в любом магазине, словом - везде на острове его узнавали, и какой-нибудь местный старожил мог сказать ему, дружески похлопав по плечу:«Ну, Тимоти, Биллов сын, когда-то и ты у нас подрастешь и будешь, как отец, художником по дереву!».

Отец иногда запивал и был в такие времена страшен и зол. Он угрожал побить мать, бил посуду, ломал им же самим вырезанную тонкую деревяннную мебель, крича:«Я своей рукой это выкроил! Своей и сломаю!»

Тиму было жаль сломанных стульев, полок, шкафов, но он и пикнуть не решался – так страшен был отец. Он просто залезал в какой-нибудь угол и отсиживался там, выжидая пока отец в изнеможении не рухнет на пол и забудется пъяным сном. Утром был новый день и отец, просыпаясь, чувствовал себя виноватым за вчерашнее. Хоть он обычно и не помнил точно, что он творил накануне, но груды обломков были безмолвными свидетелями его недавнего буйства, немым укором ему - местной знаменитости. Обычно в такие дни он молча бродил по дому, подбирая останки своих деревянных творений и сбрасывал их в горящий камин, чтобы поскорее избавиться от любого упоминания о недавнем запое. Может ему было жаль своих произведений, а может - просто не хотелось винить одного себя, но обычно он весь последующий день ворчал то на мать, то на Тимоти, жалуясь, что они, хоть и были единственными близкими ему людьми, но нисколько его не понимали и ни в грош не ставили его адского, без выходных, труда.

Оба - и мама, и Тим не обращали внимания на ворчание отца. Им было жаль его, и они знали, что еще день-другой, и он снова станет самим собой: веселым, любящим художником по дереву, отцом, мужем, партнером по игре в войну... Каждый раз они оба надеялись, что только что прошедший запой был последним и больше никогда не повторится.

Как они были неправы! Но ведь если кто-то знает, что в будущем его ожидают только скандалы, драки и угрозы, то жить такому человеку будет совершенно незачем, и подсознательно догадываясь, что миновавшая буря была не последней и Тим, и мама предпочитали закрывать глаза на эти догадки и верить в то, что будущее такого не допустит.

И все-таки Тимоти было чем гордится! Отец был действительно гением во всем, что касалось резьбы по дереву, и Тим был рад, что в его жилах течет отцовская кровь и что однажды он, Тимоти, тоже наверное станет каким-нибудь знаменитым гением, прославившимся за то, что может сделать нечто, на что никто другой не способен.

За что же отец гордился Тимом было неясно. Неясно, но приятно. У Тима мурашки бежали по коже, когда отец трепал его по голове и приговаривал:«Мо-ой парень! Ух, мы с тобой...!» Что «мы с тобой» Тим, конечно, не знал, но представлял себе, что отец однажды откроет ему свой самый главный, самый заветный секрет и расскажет о том, откуда черпает вдохновение, как умудряется угадать в простой кедровой или дубовой деревяшке то, что после обработки станет уникальным, с неповторимым характером, настоящим произведением искусства. Единственным в мире экземпляром Биллиного творчества. Ведь как ни крути, Билли, Тимин отец, никогда не повторялся. Он умудрился создать сотни произведений искусства из дерева, часто просто для украшния банальных перил, рам или подоконников, и ни разу ни повториться. Ни разу!

«Может быть однажды отец расскажет мне откуда черпает он идеи и вдохновение? Что помогает ему порой часами, не отрываясь ни на сон, ни на еду просиживать в своей мастреской и выглядеть таким счастливым, что кажется - провались весь белый свет, исчезни все вокруг него - он даже и не заметит, а так и будет строгать, подтачивать, дошлифовывать, излучая совершенное счастье. Может тогда мы вместе будем работать и я буду выглядеть таким же счастливым как он? Может быть потом, когда я вырасту?... Может, он верит в меня и только ждет чтобы я подрос?» - думал Тим, когда был еще ребенком и мысленно растворялся в теплых лучах своего теперь уже наверняка счастливого будущего.

«Наверное поэтому он и гордится мной, - думал тогда Тим, - наверное он не просто верит в меня, но знает, что я смогу быть настоящим. Таким как он...» И все становилось на свои места. Оставалось только подождать. Всего несколько лет, а там... Все, казалось, было предрешено и ничто не вызывало сомнения в том, что все так и будет, как запланировано. Как далеко от теперешнего Тима было все его детство и все его маленькие мечты!

.............

Лес на горе стал редеть, и сквозь деревья показалась каменистая верхушка. За ней - мир, свобода, жизнь...

Тим взглянул на небо. Обложные серые облака предвещали дождливый день. Погоду, к которой он привык здесь - на западном берегу и которую даже сумел полюбить. Ботинки его отяжелели от налипшей на подошвы земли и скользили, вместо того, чтобы цепляться за почву. «Fuck that![1]» - выругался он себе под нос почувствовав, как целый пласт грунта выскользнул у него из-под правого ботинка и съехал по камню куда-то вниз, принудив его встять на правое колено. «Like in a fucking church! Fucking Sunday! Fucking communion! Fuck![2] »

Он снова поднялся на ноги, отряхнул испачканное землей колено и вышел на последние каменисто-серые метры скалы, отделявшие его от вершины. Откуда-то издалека, снизу до Тима долетел приглушенный расстоянием и лесом лай собак. «Менты подъехали, здрасте-пожалуйста! - Подумал он. - Ну что ж, ищите меня теперь. Перо вам в жопу!» Почувствовав себя победителем в этой очередной игре в войну с ментами, он радостно гыгыкнув, с замирающим сердцем стал быстро и как-то вприпрыжку спускаться вниз по отлогому обратному склону горы.

Там внизу он уже мог разглядеть огни бензоколонки, фары машин выжидающих своей очереди на светофоре, ярко-красную крышу Мак-Дональдса и автобусную остановку.

Спуск был гораздо легче подъема. Сердце пело от радости за такой успешный побег, а душа клокотала в предвкушении всего того, чего эта вновь обретенная свобода сулила ему теперь. На автобусной остановке уже сидела пара накрашенных старшекластниц, наверняка прогуливавших школу, и чистенькая, опрятненькая старушка, цепко державшая свою небольшую кофейного цвета сумочку и клюку с отполированной деревянной верхушкой, вырезанной в виде орлиноной головы. Тонкая резьба по дереву опять напомнила ему отца и, чтобы отвлечся от этих утягивающих его в прошлое воспоминаний, он обратился к девчонкам:

- Нна, ждем? – Спросил он своим низким, чуть с хрипотцой голосом, который, он знал, так нравился всем девочкам.

Девочки деланно засмущались, попереглядывались, и одна из них, наверное та, что посмелее, смерила его взглядом и глаза в глаза ответила:

- Да, ждем. Но не тебя, а автобуса.

Все они дружно посмеялись этой мелкой, но находчивой шутке, и Тим снова обратился к старшеклассницам:

- Когда следующий-то?

- Через десять минут.

- Десятка?

- Нет, двадцать первый.

- Это еще лучше.

Тим уселся на лавочку рядом с кокетливыми школьницами, вытащил из рюкзака свой дискмэн с парой наушников и полностью углубился в тяжелые ритмы своей любимой группы «Резчик железом», этим как-бы показывая девочкам, что сегодня ему не до них. Сегодня он занят более важным бизнесом.

Автобус подкатил по расписанию и, пропустив вперед старушку и девчонок, Тимоти последним влез в салон. Проезд стоил два доллара, но таких денег у него пока еще не было. Его единственной наличностью был новенький блестящий доллар, который сегодня утром удалось выцыганить у «Бога» в обмен на одну сигарету. «Бог» был добрым мужиком и отдал бы ему доллар и так - попроси тот понастойчивее, но Тиму почему-то было жаль старика, так что «Бог» получил свежесвернутую сигарету-самокрутку в обмен на совсем новенькую блестящую монетку, которая, Тимоти знал, еще понадобится сегодня.

Беглец полез в глубокий карман своих видавших виды камуфляжных штанов, достал оттуда заветный доллар и, протянув его пожилому водиле, сказал:

- Отец, ты прости, но у меня ...это... В общем, больше у меня нет... Подвези, а? Пожалуйста...

- Водитель кинул доллар в автобусную кассу и молча махнул рукой, указывая Тиму дорогу внутрь салона.

Тим и не ожидал другого результата. Он умел как-то специально, по-свойски и по-дружески улыбнуться, посмотреть в глаза собеседнику и попросить о том, на что не имел никакого права. То ли его искреняя улыбка, то-ли умение не сводить с собеседника глаз, пока он не получит желаемый ответ, то-ли что-то еще, но этот особый дар ненавязчиво требовать и получать уже не раз и не два выручал его. Этот дар открывал ему двери в уже закрытые кинотетры, наполнял второй и третьей бесплатной порцией кофе его старбаксовский[3] термос, сыпал в его карманы мелочь добросердечных сограждан в центре города, когда ему так не хватало на жизнь. В этот раз, так же как и раньше, его врожденный дар вымогателя не подвел.

«Двадцать первый» шел от горы прямо в центр города, и это было как раз тем местом с которого Тим собирался начать свое путешествие. Он сошел возле старой Ратуши и, благодарно махнув рукой водителю (связи надо сохранять – никогда не знаешь, где они могут пригодится), бодро зашагал по этим до сантиметра знакомым улицам. Центр города был в прямом смысле слова его владением. Он знал здесь каждого бомжа, каждую проститутку, каждого торговца наркотиками. Иногда ему казалось, что даже чайки, засидевшие все навесные крыши над маленькими кафе, конторами и магазинчиками, были знакомы ему лично, и он мог-бы при небольшом напряжении точно сказать какую, где и когда он видел в последний раз.

Маленькая местная забегаловка, в которую беглец держал путь, находилась минутах в десяти ходьбы от остановки за старинной церковью, и Тим знал наверняка: тот, кто был ему так нужен, был там. Дождик прекратился, как будто выжидая и собираясь с духом, чтобы снова окропить народ, освежить и подбодрить своими чистыми, живительными каплями. Двери храма, мимо которого проходил Тим, были распахнуты, и воскресная служба уже наверное подходила к концу. Взгляд на часы: пол-двенадцатого. Торопиться некуда - барыга всегда сидит в своем уголке в кафе – так почему-бы н передохнуть в церкви?

Он взошел по мраморным ступеням и устроился на резных деревянных лавочках с высокими спинками в самом последнем ряду. Церковь была почти пуста. В самых первых рядах сидели вразброс, видимо занимая свои постоянные во время службы места, несколько парадно одетых пожилых пар и еще несколько старушек в нарядных платьях и шляпках. В воздухе стоял запах сладких старушечьих духов, дерева и чего-то лакового – наверное, жидкостью для полировки мебели. В нишах вдоль стен прятались фигурки святых, чередующиеся с фигурками Марии Магдалены с толстеньким, вечно счастливым младенцем Иисусом, еще и не подозревающим, что ему предстоит стать Богом. Радужные цветные витражи уносились ввысь...

Когда-то давно, в детстве, эти яркие мозаики стекла, точно также уносившиеся вверх по воскресеньям, захватывали с собой и его - тогда еще маленького мальчишку, приведенного в церковь мамой. Тим смотрел на картинки с ангелами и святыми в облаках и ему казалось, что он и сам вот-вот взлетит ввысь, будет парить в облаках и станет тогда вот таким же счастливым, как все эти окружавшие его в храме святые, ангелы и херувимы.

Теперь он тоже летал, но летал иначе, по-взрослому: с надрывом, отрешением и риском для жизни. Его крыльями были наркотики, и они уносили его так далеко, как и не снилось не только простому обывателю, но - он мог поклясться - и ни одному святому. «Кто знает, - подумал Тим исподлобья глядя на сонмы счастливых святых, - может и они таблетки глотали, чтобы вот так счастьем лоснится? Подумать, так из вас, ребята, добрую половину в наши дни в психушку упекли-бы: кого за то, что голоса слышат, а кого за мазохистические настроения и мысли о смерти... Тогда б мы, ребята, соседями стали». Тим ухмыльнулся своей мысли, и в животе у него защекотало от одного предчувствия всего того, что ождало его теперь и что начиналось прямо здесь, в двух шагах от затемненного храма.

Тим давно уже перепробовал все наркотики во вселенной, и у него были свои любимые, равно как и те, которые не действовали на него совершенно. Начал он еще школьником с обычной марихуаны, которую нашел в кармане у отца. Травку на их острове выращивал чуть-ли не каждый пенсионер, и грех был-бы ее не попробовать. Тем более, что для его отца это было когда-то просто спасением.

Однажды, когда Тим был в десятом классе, кто-то из заказчиков – какой-то богатенький адвокат, только что построевший огромный дом на самом берегу океана, - предложил отцу волшебную самокрутку. Батя, как сам потом рассказывал, разомлел и отловил такой кайф, которго не славливал еще ни разу в своей жизни ни от какого спиртного напитка (а их он за свою удалую жизнь перепробовал великое множество). Отец с тех пор больше не пил, но иногда скручивал себе из травки папироски и отваливался на несколько часов в свой собственный, никому не доступный мир.

Тим и мама с этого времени смогли вздохнуть с облегчением. Они хоть и знали, что марихуана была наркотиком, нелегальной субстанцией, и что за ее хранение и употребление можно было круто подзалететь, но все же были страшно благодарны этому нелегальному зелью, потому что с его появлением исчезли страшные Биллины запои со скандалами и крушением мебели, также как и скандалы с похмелюги или недопоя.

Разумеется, Тим, желавший во всем походить на отца, однажды выследил, где тот хранил свою травку и, воспользовавшись батиным отсутствием, соорудил свою первую самокрутку. Забрало... Развезло... Расслабило...

Тиму это понравилось гораздо больше, чем спиртное, которое он уже попробовал и не раз на парти у своих друзей. От алкоголя он становился злым и желчным, и ему не нравилось это его неприятное «я» - незнакомое и неизвестное даже ему самому, вылезавшее только по пьяни. Марихуана же была совсем другим делом. Она забирала и развозила и, хоть ему вскоре и надо было употреблять по крайней мере одну закрутку каждые два дня, он благословлял и это растение, и того гения, которому первому пришло в голову его раскурить.

Потом были грибы, кислота, гашиш, героин, кокаин, экстази и... какой только дряни не было потом, до того, как он нашел королеву всех зелий - кристал-мет[4]. Он звал ее теперь только по имени, которое сам ей дал - «Чистая Кристина», и бывали дни, когда он не задумываясь отдал бы жизнь за маленькую горстку белой хрустальной пыли...

.............

Тим перевел взгляд на алтарь. Служба уже подходила к концу, и старенький, горбатенький священник, широко раскинув свои руки, как будто хотел обнять и одарить своей любовью весь мир, обращался к немногочисленной своей пастве.

- To praise, to labor and to love…[5]- звенел его дряблый голосок, – вот зачем мы здесь, на этой земле! Мы должны научится любить всё и вся! Всё здесь создано Господом Богом для того, чтобы любить и быть любимым, и мы должны найти эту любовь в наших сердцах и заполнить ею наши жизни. Мы должны трудится, как трудился сам Создатель. Трудиться, не покладая рук, и через труд во имя Его найти радость и удовлетворение. Мы должны....

- Любить, любить... Попробуй-ка полюби «Чистую Кристину» так, как люблю ее я, а потом попробуй полюби жизнь без нее... Ты, сам-то хоть раз гашиша отведал? А, дедушка? – Тим мысленно обращался к священнику. – Ты хоть раз летал на игле? Чего стоит твоя приверженность к чистоте, если ты ни разу не пробовал и в глаза-то не видел ГРЯЗИ?! Чего стоит твоя добродетель, если ты ни разу не вкусил сладкого порока?!

- ....Просыпаться с благодарностью на устах и засыпать с возношением Всевышнего, Господа Бога нашего – вот день истиного человека, сына Божия и дочери Божией! – Нараспев скрипел священник своим старческим голоском. Широкие белые рукава его сутаны свисали вниз с широко распахнутых рук и делали его похожим на какую-то диковинную волшебную птицу, говорящую по-человечески и весьма гордящуюся своим особым даром. – Любовь! Вот путь!...

Тимоти надел на голову наушники, до сих пор висевшие на его шее, и погромче врубил свой тяжелый рок, чтобы полностью отрезать эту дурацкую фонограмму с голосом святого старца. Ему-бы уйти, но что-то удерживало беглеца в этом затемненном храме со старинными витражами и высоким, стремящимся ввысь потолком...

Почти такая же церковь была и на острове, где он родился и вырос. Конечно попроще, пониже и не из красного кирпича, а из голубоватых досок, но тоже такой же островерхой конструкции и с похожими по стилю витражами. Каждое воскресенье милая, добрая мама нарядно одевала его и тащила на службу. Когда батя был не пьян и не поглощен своими заказами, он тоже присоединялся к ним, но это случалось нечасто. Мама обычно высиживала всю службу от начала до конца, а маленький Тим мучился, по сотне раз разглядывая уже давно знакомые ему изображения святых, и придумывал всякие смешные игры, представляя себя то толкающим облако, напичканное ангелами, то играющим с ними в прятки.

Тимоти очень любил маму. То-ли за то, что за ней он был как за каменной стеной – она всегда покрывала его ошибки и вытаскивала из всех неприятностей, находя иногда совершенно немыслимые по изобретательности оправдания тому, что по выражению представителей местной общественности, называлось «антисоциальным поведением». А может, он любил ее потому, что она любила его отца, которого Тим все же ставил выше всех на свете.

Любить-то она его любила и часто говорила, что никогда никого не смогла-бы полюбить сильнее, но несколько лет тому назад они с отцом развелись, и мама быстренько вышла замуж за преуспевающего врача. Теперь она говорила, что любила своего нового мужа-врача, так сильно, как никого и никогда. А Тим злился и не понимал этого: либо враньем было то, что она любила батю, а на самом деле она его в грош не ставила, либо вранье - то, что она теперь любит этого чистенького, холеного, богатенького доктора.

Может быть, враньем было и то, и другое... Тим не любил думать об этом, потому что никакого смысла во всех этих манипуляциях со словом «любовь» он не мог найти. Ему просто очень хотелось верить в то, что там - в далеком его детстве, где он играл с отцом в войну, а мама глядела на них сквозь кухонное окно, обсаженное розмарионом в длинных деревянных с резьбой кадках, и смеялась... Вот там была настоящая ЛЮБОВЬ.

.............

Служба закончилась, и священник, разослав по залу последние напутствия, распрощался с редкой своей паствой. Старушки-прихожанки тихонько повставали со своих мест и поползли к выходу. Тим тоже встал и, закинув на спину свой, камуфляжной раскраски рюкзак, пошел в маленькое угловое кафе «Да Мама Эмилия»[6] – чтобы исполнить следующий пункт запланированной программы.

III

Тим обогнул церковь... Несколько бомжей по старой привычке сидели возле паперти и ждали подaяний. Эти были старой закваски. То-ли из упрямства, то-ли из лени, то-ли от полного пофигизма - они все еще каждый выходной приходили к церкви просить милостыню. Любой бомж помоложе давно уже знал, что возле церкви никогда не подают. Самыми «жирными» местами для попрошаек были ликеро-водочные магазины. Там паслись щедрые сограждане и в хороший предпраздничный день можно было легко насобирать пару а то и тройку сотен. Это при сноровке, конечно. У профессиональных попрошаек была своя отточенная до изящества техника. Они точно знали какую купюру положить наверх (мол, такие давай!), а какую спрятать в карман, чтобы не вызвать нежелательной реакции (мол, с тебя довольно). Они, знали какой набор мелких монет мог растрогать чувствительные натуры, а также и то, как надо одеваться, и как смотреть на потенциального донора. Старики же зачем-то упрямо паслись у церкви, как будто не желая верить, что у церкви народ больше не подает, а лишь щедро расстается с пустыми, дешевыми, никому не нужными благословениями.

Наконец, беглец дошел до «Мамы Эмилии». Все здесь было точно так же, как и два месяца назад, когда он последний раз заглядывал сюда во время очередного своего побега. Все та же скрипучая, упрямая, несмазанная дверь. Все те же требующие подкраски, облупленные грязно-белые оконные рамы. Все та же хозяйка - толстенькая итальянская тетя с темными кругами под заморенными, но очень теплыми карими глазами, стоящая по другую сторону прилавка в ожидании хоть каких-нибудь клиентов.

Все было без изменений, и точно там же, в самом углу возле двери в туалет сидел Джонни – известный в городе барыга, снабжавший торчков всякой дурью. Джонни был знаменит сразу тремя вещами. У него, во-первых, всегда можно было достать любую дрянь и притом - приличного качества. Во-вторых, он был непотопляем, и еще ни разу менты не зацапали его с поличным и, соответственно, ни разу не смогли пришить ему дело. Наконец, в-третьих, он отличался совершенно ангельской внешностью: светлые, всегда аккуратно подстриженные волосы, детские, хоть и с каким-то холодом, ясные, голубые глаза и идельно чистая, скромная, но дизайнерская одежда... Все эти черты делали его похожим скорее на студента-химика, чем на торговца дрянью. Никто-бы не догадался, что этот паинька-мальчик бросил школу, не доучившись всего одного года до формального окончания, и из книжек всегда для вида наполнявших его сумку, он наверное даже и не открыл ни одной.

- Как делишки? - Тим бросил свой рюкзак под высокую стойку бара, рядом с Джонни.

- Все по-старому, браток. Давно тебя не было видно. – Отозвался Джонни, ненавязчиво приглашая Тимоти рассказать о себе и о том, где он все это время пропадал.

В мире, который разделяли Тимоти и Джонни, не принято было выспрашивать друг у друга о деталях личной жизни. Каждый рассказывал ровно столько, сколько считал нужным и только тому, кому доверял. Тимоти не распространялся особено о том, что он был приписан к психушке. Многие из его уличных друзей обзавелись психиатрическим диагнозом, и это давало им право на оплаченное жилье и нехилый месячный чек от государства. Хороший бизнес... Но, во-первых, все Тимовы шизодруги жили в своих собственных квартирах, а не в психушках и пользовались той свободой, которую выбирали. А во-вторых, Тимоти имел репутацию крутого парня - жесткого и милитаризированного, который все и всех держал под контролем. По крайней мере сам Тим считал, что обладал этой репутацией, а она никак не сочеталась с клеймом пациента клиники для душевнобольных.

- Дела... Дела.... – Просто ответил Тим, показывая, что ничего нового о себе не расскажет.

- Дела это хорошо. Когда нет дел – плохо... Болтаешься в Виктории сегодня? Спасибо, что старых друзей не забываешь. Купить тебе кофе? – И Джонни мельком взглянул на Тима.

- Валяй.

Джонни был умен, как старый лис и, разумеется, давно догадался что Тим пришел повидать его, «старого друга», не просто так, но он не любил торопиться и к тому же прекрасно знал: торчкам-клиентам нельзя доверять ни на грош. Продадут если не ментам, то другому такому же темненькому бизнесмену, как сам Джонни... За понюшку кокаина продадут...

Джонни чуть развернулся на своем высоком с короткой барной спинкой стуле, чтобы держать в поле зрения и барристу[7], и Тима одновремено и позвал первую:

- Эми, пожалуйста, сделай нам две чашечки твоего знаменитого итальянского «американо».

- Две минуты! Что-нибудь еще? Может, закусить хотите? Время-то обеденное... – «Мама Эмилия», она же - «Эми» была рада любому заказу, но всегда - в традициях хорошего продавца - пыталась обвешать любой, даже самый маленький заказ дополнительными непрошенными деталями.

- Ты голодный? – Обратился Джонни на этот раз к Тиму.

- Нет, спасибо. Кофе достаточно.

Тим любил халяву и ни за что не отказался бы от Джонниного предложения в обычный день, но сегодня он был действительно не голоден. Перед побегом Тимоти хорошенько заправился в психушке. Он съел три порции яичницы с беконом, четыре ломтя хлеба, навернул жаренной картошки и накачался соком и кофе с молоком. Конечно, не по правилам психушки было загребать столько еды, но от игры без правил добыча (в данном случае – завтрак) казалась только вкуснее. Мало кто решался перечить Тиму или напоминать о дурацких больничных рационах. Страшная репутация, пылкий темперемант и раздражительность создали ему особое положние в корпусе, да и во всем центре, и положение это заставляло большую часть персонала, за исключением буквально пары крутейших старых медбратов, закрывать глаза на все его выходки и нарушения режима. Сегодня утром Тим оттянулся на полную катушку. Он знал, что обед и ужин сегодня ему не гарантированны.

Коротенькая, округлая Эми, в запачканном на животе переднике вскоре принесла заказ и удалилась, показывая, что их бизнес не был ее бизнесом.

Тим и Джонни стали молча потягивать крепкий итальянский кофе, думая каждый о своем. Тим мысленно был уже на острове Робертсон-Айленд, где он вырос, где знал каждый закоулок и где его наверняка ждал старый друг, в гости к которому Тимоти планировал нагрянуть сегодня с деловым визитом.

Мало кто понимает, что жизнь торчка это напряженнейшая жизнь бизнесмена. Не всякий смог-бы, не имея постоянной работы, найти деньги и дурь (причем дурь качественную) независимо от того, в каком городе или даже в какой части света находишься. Но настоящий, продвинутый торчок это может. Тим тоже мог...

Цель наживы всегда ясна: ПОЛЁТ... Отступать некуда, и правил игры нет. Все, что может привести к настоящему кайфу, задействованно в пробеге, и любой закон является всего лишь вдохновением, чтобы найти красивый способ обойти его.

Джонни... Никто никогда точно не знал, о чем он думал. При его совешенно детской наружности он умел сохранять непроницаемое покерное лицо. Сейчас он скорее всего просто наблюдал за улицей и за Тимом, чтобы убедится, что тот не привел хвоста.

- Ну что, браток, - наконец-то, после десятиминутного молчания обратился Джонни к Тиму, - тебе, наверное, нужна моя помощь?

- Угадал.

- И что же я могу для тебя сделать?

- Сегодня мне просто нужны деньги.

- Ох-хо-хо! Деньги... – Джонни деланно и тихо засмеялся. – Деньги... Кому же они не нужны? Их наверное потому и зовут «Деньги», что всем их хочется.

- Да нет, ты не понял. Я вернусь... Через пару дней вернусь, и тогда будет нормальный бизнес.

- Через пару дней?? – Джонни перевел глаза на свои ролексовские часы. – Последний раз я тебя видел два месяца тому назад. Даже соскучиться успел, а ты говоришь «пару дней»... Или я ослышался? Может, я тебя неправильно понял? Тогда извини...

- Да все ты понял правильно. Просто, понимаешь, в этот раз все иначе. Не так, как раньше... как всегда...

- Друг, честно тебе говорю, ты становишся поэтом: «Все не так, как раньше! Все не как всегда...» Солнце, дружище, никогда не встает дважды одинаково - так один мой знакомый индеец говорил. Мне это очень понравилось. Так что же сегодня нового в восходе нашего светила? Поделился-бы, а то я тут заплесневел в этом темном углу... Наверное пропустил, не заметил чего-то...

- Я на работу еду. К другу. Хорошие бабки сулит, а вот как добраться до него... Я могу тебе мой СиДиплеер продать... Задешево...

- Покажи.

- Вот.

Тим вытащил из своего вещмешка (так он называл свой камуфляжный рюкзак) новенький маленький синий СиДиплеер, купленный накануне его мамой в подарок за хорошее поведение. Целых два месяца Тим держался и не убегал из психушки, и это поведение в маминых глазах заслуживало поощрения. Бедная мама не знала, что ее сынок продержался так долго лишь потому, что умудрился наладить доставку марихуаны прямо в корпус через пару своих друзей.

- Неплохая машинка. – Закончил свою оценку Джонни. – И сколько же ты за нее хочешь?

- Семьдесят баксов. С наушниками вместе. – И Тим поспешно стянул наушники, все еще болтавшиеся на его шее.

- Ты, я смотрю, растешь! Как бизнесмен, растешь! Может, ты на каких-то крутых курсах по бизнес-менеджменту все это время пропадал? Такие цены, брат, заламывать – уметь надо!

- Да эта вещь новая сто двадцать стоит! Поди проверь. Новейшая модель! Она - только два дня, как из магазина!

- И ты эту штуку там и купил... В магазине, значит, купил. Может еще чек покажешь, чтобы я, так сказать, воочию убедился? Или, может, просто обратно в магазин вернешь? С чеком-то! Они возьмут. Да к тому же тебе еще больше денег предложат, чем ты просишь. Как друг тебе советую - в магазин неси!

- Да кончай! Нету у меня чека! Сам знаешь.

- А-а-а-а! Наверное потерял? Я-бы помог тебе его поискать, да времени нету, извини! – Джонни был в шутливом настроении и, кажется ,не собирался прекращать шутить. – Короче, могу дать тебе двадцатку. Этого тебе довольно будет, чтобы до любого твоего друга добраться на любом из островов. Хочешь, прямо сейчас отсыплю?

- Хотя бы сорок! Можешь часы тоже забрать. Они - тоже новенькие.

- И тоже чек потерян?...

Джонни взял протянутые Тимом часы и стал их рассматривать. Механические часы были, конечно, не новые, но вполне дорогие и все еще в очень хорошем состоянии.

- Ну ладно, брат, вот тебе тридцать пять! Старому другу трудно отказать. Держи. – Джонни протянул Тиму несколько свернутых в трубочку купюр. Тим взял их и не проверяя сунул в карман. Он хорошо знал, что Джонни никогда не накалывает по мелочам.

- Между прочим, – Джонни убрал часы и СиДиплеер в свой чистенький студенческий рюкзак, давая понять, что сделка завершена. – У меня теперь маленькое местечко есть. Тут, неподалеку. Если понадоблюсь – найдешь меня на Бастионной, в высотке. Квартира 271.

Тимоти встал со стула, правой рукой хлопнув Джонни по протянутой для прощания руке, а левой зацепив свой, все еще валявщийся на полу рюкзак, и вышел из кафе на улицу. Первым делом надо было обменять бумажные деньги на железки, чтобы было, чем платить за автобус, и Тим завернул в ближайший «7-11[8]», чтобы, купив шоколадный батончик, заполучить мелочь. Тим не любил попрошайничать и старался избегать просьб всегда, когда только мог. Даже если речь шла о простом размене купюры. Он любил чувствовать себя хозяином положения и охотнее согласился-бы истратить три-четыре доллара на кулек конфет (хоть эти деньги и могли-бы купить ему полет на «Чистой Кристине» в течение целого дня) чтобы разменять червонец, чем попрошайничать и тупого придурка-продавца.

Дальше все шло как по маслу: «Семерка» без пересадок донесла его до порта за городом, и всего-навсего через час после его быстрого бизнеса с Джонни, Тимоти уже сидел на деревяной лавочке в портовом зале ожиданий. Его паром уходил через сорок минут, а билет на него уже покоился у Тима в кармане. Он вытянул ноги, сложил руки подголовником за затылком и забылся. Впервые за этот длинный день можно было расслабится и ни о чем не думать.

«Паром до Хотспринг-Айленда отправляется через пятнадцать минут! Все пассажиры приглашаются на борт! Автомобили могут начать заезжать!» - раздался из портового громкоговорителя холодно-хрустальный голос, которого ждал Тим. Он лениво поднялся, перекинул рюкзак через плечо и отправился по хорошо известной ему дороге к уже открытым стекляным дверям терминала. Если-бы сейчас кто-нибудь завязал ему глаза, он бы даже вслепую дошел до парома и нашел-бы «свое» место – то, которое он занимал каждый раз, когда брал этот паром, в течение последних десяти-двенадцати лет.

Лет пять тому назад Тим в последний раз ехал на этом пароме со своей тогдашней подругой, которую теперь полностью заменила «Чистая Криста». Они возвращались с рок-концерта в Виктории, и впереди их ожидала буйная ночь с дикой любовью и полетами. Его подруга не торчала и не принимала ничего, кроме марихуаны, а он эксперементировал со всем, что росло, горело, дымилось... Со всем, что могло унести его вдаль от животного страха, от постоянного ожидания нападения и готовности его отразить, от страха за себя, за своих любимых, за свою маму, за свою подругу...

Он никогда и не с кем не делился этими страхами, потому что такое откровение полностью разрушило-бы его имидж крутого милитаризированного парня с рукой на прикладе, который не отступает ни перед чем и ни перед кем. К тому же, Тим прекрасно знал, что никто-бы никогда не понял его, потому что никто, кроме него, не знал об ЭТОМ... И хорошо... Потому что узнав, они тоже, также как и он, оказались-бы в опасности. «Кто много знает – долго не живет,» - это была поговорка одного знакомого байкера[9], который когда-то поставлял Тиму зелье и вообще доставал разные экзотические снадобья для, как он выражался, «элитарных торчков».

Однажды вечером после рок-концерта, байкер совсем дешево продал Тиму кучу всякой дряни, в том числе пачку «Чистой Кристины», и Тим ехал домой в предвкушении настоящего крутого оттяга. Его подруга - всегда понимающая, молчаливая, тихая, любящая его девочка - бывшая однокласница - сидела рядом и, казалось, просто молча радовалась тому, что они вместе... Что она держит его руку....

Она молчала, а Тима уже глодал какой-то непонятный, необъяснимый, дурацкий страх. Что-то нечистое было в том байкере! Нечто, чего он не замечал никогда раньше, а только стал понимать, видеть, чувствовать теперь! Что-то очень подозрительное, но что?!

Паром причалил тогда к берегу, и Тим все так же бережно держа руку своей подруги, сошел по сходням и через перелесок направился к дому отца. Родители были к этому времени уже в разводе и, хотя оба дома – и мамин, и отцовский - были для него всегда открыты, Тим всегда предпочитал дом бати. Здесь было свободнее и легче, и к тому же - никакого догляда. Отец хоть и владел домом, но все свое время проводил в мастерской, вырезая по дереву и иногда засыпая за работой.

Они вошли на хорошо знакомую кухню, перекусили холодной пиццей, оставленной на столе, и пошли в гостинную раскуривать. Тимова подруга никогда не курила больше одной, но не смела мешать ему накачиваться всем, чем он только мог пожелать. В их отношениях был какойто неписанный код: она абсолютно и полностью доверяла ему, а он знал, что делал.

Они оттянулись, позанимались любовью, и Тимова подруга уснула. У Тима сна не было ни в одном глазу. И хорошо... Потому что в самой середине ночи возле самого дома затормозили мотоциклы. Яркие фары светили прямо в незанавешанное окно, а на дворе раздались грубые, пркуренные голоса мужиков. Один из голосов, кажется, принадлежал тому самому байкеру - Тимову поставщику.

Тим вскочил с дивана и, резко схватив свою подругу за волосы и руку, где-то около локтя, поволок ее на пол, прочь от светящих фар. Он ненароком стукнул девушку головой об угол кофейного столика и, все еще мертвой хваткой держа ее в своих объятиях, забился самый угол комнаты, за фикус. Там их никто не смог-бы заметить с улицы.

Голоса побубнили на улице и исчезли, увлекаемые куда-то в ночную даль мотоциклами. Стихли фыркающие звуки моторов... Растворились в ночи огни фар.... Все исчезло, как будто и не было никогда... Тимова подруга была переполнена страхом. Она молча с ужасом взирала на него и боялась пошевелиться. На лбу около виска из разодранной раны сочилась кровь...

- Я сейчас! – Сказал, обращаясь к ней Тим. – Подожди меня здесь. Я только быстро в ванную сбегаю за первязкой. Подожди! Никуда не уходи.

Когда он вернулся, ее не было в комнате. Дверь была приоткрыта и было ясно, что она убежала. Тимова подруга также как и Тим родилась и выросла на острове и знала его настолько хорошо, что бесполезно было бежать за ней и пытаться найти и вернуть.

«Ничего, - подумал Тим, - может быть без меня ей безопаснее. Она-то ведь ничего не знает. Они не будут ее трогать... Она не знает...» И он не стал гнаться за ней, а просто отпустил, хотя так никогда и не смог выпустить ее из своего сердца. Тим любил ее. И ради этой любви решил не беспокоить, не наводить на нее тень опасности, тень связи с ним... Не говорить того, о чем знал только он и знал случайно...

Тимова подруга никогда больше не появилась на его горизонте, а его знание, его тяжкий груз, его бремя так до сих пор и оставалось ЕГО бременем. Он знал, что «Ангелы Ада» охотятся за ним и что у них с ним какие-то несведенные счеты. Он точно не знал, свидетелем чего тайного из их теневого бизнеса он случайно стал, но зато знал точно, что он стал им, и что этого они не простят никогда. Байкеры не держали свидетелей в живых подолгу.

После этой ночи, Тим старался не ночевать в доме у отца. Он слишком любил старика, чтобы наводить опасность на его дом. Он решил, что переселится к маме. Если кого не жалко, так этого мерзкого докторишку, ее нового мужа, занявшего место Билли -Тимова отца. «Пусть считают, что он со мной заодно,» - злорадно думал Том и ждал, когда мотоциклы снова затормозят под окнами. На этот раз под окнами доктора Хенца - его отчима.

Однако этого не случилось. Вместо рева мотоциклов он был однажды ночью разбужен острой, жалящей болью в руке с тыльной стороны локтя, напоминающей укус слепня. Тим проснулся и вскочил с постели. Сердце его быстро билось. В комнате никого не было... Окно в сад было открыто, и белая занавеска медленно поднималась и опускалась, поддуваемая прохладным, свежим ночным ветром. Он посмотрел на свою руку и увидел бледнеющий след от укола, видимо сделанного тончайшей иглой.

Он точно знал кто это сделал, но точно не знал, зачем. Ясно было, что байкеры пробрались в его спальню, предварительно выведав, где он жил и сделали ему укол. Неясно было только, что за укол был ему сделан, и в сговоре-ли с ними была мать или ее новый муж. Тим быстро вскочил на ноги, тихонько вышел из своей комнаты и бесшумно проскользнул наверх, к маминой спальне. Дверь в нее была закрыта. Тим тихонько повернул круглую ручку двери и бесшумно проник внтрь комнаты. И мама, и доктор спали крепким сном. Тим вышел, затворил дверь и вернулся к себе. Он закрыл окно, хотя и дураку было понятно, что свое дело ночной гость уже сделал и сделал успешно. Ясно было, что возвращаться ему было незачем. И все же Тим закрыл окно... Так ему было спокойнее...

Его явно хотели убить, и было совершенно ясно кто. Байкеры! Было неясно, почему они не сделали этого, когда нашли его спящим в собственой кровати. Им не стоило никакого труда убрать его так, что он-бы даже и не пикнул. Скорее всего ему вкололи какое-нибудь медленно действующее смертоносное снадобье. Может быть даже просто-напросто спидофельную кровь... Одно было ясно: его обнаружили и теперь его мама тоже была в отасности. Хрен там с этим доктором! Его мама могла стать их следующей жертвой только за то, что она - его мать. Надо было сматываться и сматываться навсегда.

Тим едва дождался утра. Он нехотя поел завтрак, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь изменения после ночого укола в своем самочувствии. Кроме усталости он не чувствовал ничего и, скорее всего - он теперь все яснее осознавал это - ему сделали инъекцию зараженной крови. Он будет медленно и мучительно умирать, никогда не сможет создать семью (кто же надумает передать этот домоклов меч любимому человеку?), а они будут наблюдать, и радоваться, и издеваться над ним, когда он приблизится к последней, завершающей стадии болезни.

- Мам! - Тим старался сохранять свой обычный спокойный тон... В его интересах было сохранить все в тайне. Кто много знает – недолго живет, а он хотел, чтобы его мама жила долго. Так долго, как только можно. – Ма-ам! Я сегодня поеду в Викторию.

- И когда вернешся?

- Да... я думаю насовсем перебраться. Найду себе работу какую-нибудь... Сниму квартиру... Пора!

- Мне будет тебя очень нехватать. Но наверное ты прав. Это - твоя жизнь и ты - большой мальчик. Помни, что твоя комната всегда будет твоей, что бы ни случилось. Здесь - всегда твой дом. Будешь помнить?

- Буду.

- Будешь писать?... Шучу, шучу... Знаю, что не будешь! Когда ты собираешся уехать?

- Часа через два. Вот соберусь и... Может даже раньше. Вещей-то у меня не много.

- Хорошо. Только подожди. Я съезжу в банк возьму тебе денег, чтобы наличка у тебя на себе была. Для начала очень важно иметь немного денег...

Мама вернулась через почаса из банка, дала ему чуть-ли не полтысячи наличными и попросила спрятать подальше в рюкзак. Хоть преступлений совершалось здесь и совсем немного, но все же... «Народ знаешь какой теперь?» - приговаривала мама, заталкивая пачку с деньгами на самое дно...

Через два часа маленький паромчик уже вез Тима в его совсем взрослую жизнь. За окном проплывали феноменальной красоты пейзажи тихоокеанского берега Канады: маленькие живописные острова, частные доки с припаркованными возле них красавицами яхтами, далекие, покрытые снегом горы... Тим настолько привык к этим красотам, к этой синей мощной глади океана, что не воспринимал это как нечто необычное. Хорошо было то, что уходя с острова он отводил беду от тех, кого он так любил и кем так дорожил больше всего на свете – от мамы, отца и его первой любви, его подруги еще со школьных времен.

С тех пор прошло много лет. Он побывал в массе приключений, нашел кучу друзей. Стал тертым калачем и был хорошо известен не только теневому миру Виктории, но и местной полиции. Видимо, ему хорошо удавалось заметать следы все это время, потому что байкеры так и не достали его. До сих пор не достали. Он все еще был жив, но постоянное ожидание смерти и страх того, что рано или поздно его все таки найдут, гнали его дальше и дальше по жизни. Он менял квартиры, несколько раз попадал в психушку от передоза, но все таки всякий раз выживал.

После последнего припадка буйства на очередной торчковой сходке он загремел в дурдом так круто, что и врач, и мама решили, что выпускать его обратно в город стало небезопасно. Они были правы, но они не знали, что действительной, реальной опасностью для его жизни были байкеры и что не будь их, он, может, и бросил бы все наркотики, и завел семью. Он может и стал бы кем-нибудь, но зачем становиться, когда за тобой охотятся и охотятся те, кто никогда не промахивается? Он знал, что заведи он семью – под угрозой окажутся все, кто дорог и любим. Тима поместили в так называемый психиатрический реабилитационный центр, и он был, в принципе, этому рад. Он знал, что сюда байкеры скорее всего не решились бы сунуться, а свобод тут было ровно столько, сколько ему нужно. Точнее было бы сказать, что он сумел создать себе доступ до всех тех свобод, которые ему были необходимы, от дополнительных порций в столовой до доставки марихуаны прямо к его корпусу.

Тим никому никогда не рассказывал о своих действительных страхах. Лишь однажды его все-таки расколол один молоденький врач-психиатр. Он и на врача-то не был похож, и Тим разговорился и разоткровенничался. Его собесдник так много знал о разных наркотиках и так хорошо понимал душу торчка, что Тим мог поклястся – он и сам торчал, но только так, что никто об этом не знал, умудряясь поддерживать нормальную социальную жизнь и престижную работу. Тим рассказал ему и о байкере и о ночном уколе спидофильной кровью. Врачь послушал и не стал возражать. Он действительно был умным парнем. Вместо этого он послал Тимову кровь на анализ в лабораторию, чтобы проверить ее на спид. Результат пришел через день и был негативным. Согласно лабораторному отчету, спида у Тима не было. Теперь он знал наверняка: байкеры следят за ним даже здесь. Они купили и лабораторию, так что теперь все результаты, касающиеся Тима, просматриваются и модифицируются ими.

Тим частенько убегал в город, но ему ни разу еще не удалось, а может просто не пришло в голову добраться до родного острова, хоть это было и совсем недалеко. А вот теперь он ехал по делу, и сама мысль о том, что он - на миссии и причем такой, которая требует последовательности, рассчета и терпения, приятно согревала его сердце. Приятно было и то, что он уже так успешно покорил большую часть дня. Все шло как разыгранное по нотам. Конечно, можно было бы побольше денег содрать с Джонни за СиДиплеер, но Тим в любом случае предпочитал мелкой наживе хорошие с ним отношения.

Паром между тем причалил к берегу, и вскоре Тим уже привычно шагал по сходням. Через каких–нибудь полчаса он увидит своего старого друга, который всегда выручал Тимоти в прошлом. У него всегда можно было переночевать, стрельнуть денег или зелья, просто отсидеться. Естествено, пришлось поосторожничать. Тим догадывался, что маме уже сообщеили о его побеге, а она, наверняка, рассказала обо всем отцу. Для Тима это значило, что придется пробираться лесом и избегать выхода на дорогу. Любой местный мог бы стукнуть маме о том, что он видел Тима, и мама точно бы знала где его искать.

Через сорок минут Тим уже стоял на пороге удаленного от основных поселений небольшого одноэтажного деревянного домика. Звонка Тимов друг, Боб за все эти годы так и не завел, и Тим постучал в дверь костяшками согнутых пальцев.

Еще... Еще... Никто не отзывался... Тим толкнул дверь и крикнул внутрь:

- Боб!

Тишина была ему ответом.

- Боб! – Еще раз крикнул Тимоти и вошел в дом. Он прошел насквозь гостинную, соединеную с кухней и вышел через застекленную дверь, почему-то называющуюся французской, во двор. Бобова старая, выцветшая до оранжевого, но некогда красная шляпа медленно и ритмично колебалась где-то в конце огорода, указывая на то, что Боб вскапывает очередную огородную грядку. «Этот всегда себе занятие найдет» - подумал Тимоти и шагнул в сад.

- Эй, Боб! Сто лет тебя не видел! А ты - все такой же и занимаешся все также своим огородом? Не надоело тебе?

Тим был рад видеть старика. Бобу было лет шестьдесят- шестьдесят пять, и, говорили, он был раньше каким-то то-ли адвокатом, то-ли крупным чиновником. Говорили также, что у него были какие-то неприятности по работе и он раньше срока вышел на пенсию, поселившись на острове Хотспринг-Айленда, подальше от людей. Он держал дистанцию даже со всеми местными на острове, и было совершенно непонятно, почему он симпатизировал Тиму. Боб никогда не рассказывал о себе и никогда не спрашивал ни о чем личном Тима, что, казалось, вполне устраивало обоих. Еще Боб выращивал свою собственнную марихуану самого классного качества, но никому, никогда ее не продавал, и никогда не ходил на сборища торчков и других производителей травки. С Тимом они познакомились в кафейне много лет тому назад, еще в те времена, когда Тим постоянно жил на острове, и почему-то подружились.

Они обнялись, и Боб пригласил нежданного гостя в дом. После скромного обеда, состоящего из баночного супа и вчерашней рыбно-макароной запеканки Боб заварил кофе и пригласил Тима в гостинную.

- Боб, понимаешь, - начал Тим и почувствовал себя неловко. Он никогда прежде ни о чем не просил Боба, и это делало их отношения какими-то специальными... Чистыми, что-ли.... И Тиму не хотелось разрушать этой чистоты.

- Боб, тут такое дело. Мне чень нужны деньги, и я пока не знаю, как мне их достать. Понимаешь, совершено не знаю!

Боб молчал и хитро из-под шапки поглядывал на Тима.

- Понимаешь? Ты у меня - единственный друг, которому я доверяю. Посоветуй, что делать?

- Я бы рад дать тебе взаймы, но у меня и самого с деньгами не густо. Вот если бы ты согласился мне помочь... Мне тут сарай надо ставить и без вторых рук не обойтись. К тому же как мой отец говорил:«Не давай просящему рыбки. Дай ему удочку». Тебе это только на пользу пойдет.

- Нет проблем! – Обрадовался Тимоти.

Он был доволен. Это было как раз то, на что он рассчитывал. И сразу после обеда они взялись за работу.

Закат вылизывал синие, холодные воды тихоокеанского залива и делал их малиново-розовыми. Таким-же малиновым отзывалось и небо, и даже далекие, обычно белые заснеженные верхушки гор на другой стороне залива стали теплеть, постепенно приобретая тот же приятный розоватый цвет, что и небо, и сам океан. Острова, поросшие густой вечнозеленой субтропической растительностью, готовились встретить ночь. Они так же, как и сто, и тысячу лет назад, так же, как и позавчера, равнодушно и спокойно принимали ласки омывающих их соленых вод и как-бы говорили: «Смотри-любуйся на нас! Мы –вечные! Мы – прекрасные! Мы – несокрушимые! Мы- непоклебимые!»

Тим отвернулся от окна и закрыл глаза. Паром, разрезая носом волну на две шипящие пенистые половины, плавно и быстро уносил его от родного острова. Он возвращался в Викторию два дня спустя после того, как покинул кафе у «Мамы Эмилии».. В кармане у него приятно горбатились триста баксов а в сумке лежал новенький, только что купленный, СиДиплеер. Тим засунул в уши маленькие пoрoлоновые шарики наушников и включил музыку погромче.

Громкая забойная музыка была единственным его лекарством от страхов в отсутствие наркотиков. Конечно, там – на Хотспринг-Айленда - они с Бобом забили косячка и не раз, но марихуана давно уже не давала ему такого кайфа, как в юности и со старым другом он раскуривал ее скорее просто из вежливости. Тим пехтярил два дня почти без отдыха, и Боб расплатился с ним по-царски: кроме налички, он дал Тиму целый пластиковый мешок своей собственой, лучшей в мире марихуаны. Из этого Тим мог сделать приличный начальный капитал для завершения своего плана.

План его был прост. Тимоти собирался никогда больше не возвращаться в психушку. Он снамеревался сам заняться решением своих проблем и излечить себя, ликвидировав саму причину своего вечного страха, вечной погони, вечной зависимости от всяких там Джонни. Тогда он, наконец, сможет начать новую жизнь. До сих пор все, что он запланировал, выходило на все сто, и Тим уже начинал внутренне радоваться своему приближающемуся новому и наверняка светлому будущему.

Он станет делать огромные деньги. Талант к бизнесу у него, действительно, есть. Купит себе «Хаммер». Купит себе огромный дом. Потом он купит целую лабораторию ученых, и за пару лет они наверняка смогут изобрести какое-нибудь лекарство, излечивающее больных спидом. И это будет его днем! Он подлечится и когда будет совсем здоров, вернется на Хотспринг-Айленд - самое лучшее место в мире - и прямиком отправится к дому своей подруги. Он знал, что она действительно любила его, а значит - наверняка ждет. Он придет и предложит ей руку и сердце, а она заплачет и скажет «да», и бросится к нему на шею. Тогда он возьмет ее и увезет в Викторию, в свои огромный дожидающийся только ее дом. И вот тогда... тогда начнется настоящая жизнь, и он забудет, как ночной кошма,р все последние десять лет. У него родятся дети, похожие на нее, и он будет самым лучшим в мире папой. И мама, и даже отец будут плакать от счастья.

Но все это случится хоть и в недалеком, все-таки в будущем. Сейчас надо сделать к этому будущему первые необходимые шаги. Дла начала Тим собирался снять квартиру где-нибудь в центре Виктории. Конечно, трехсот баксов на это не хватит, поэтому совсем для начала, он продаст Джонни полученный от Боба мешок марихуанны. Здесь было травы тыщи на полторы - не меньше. Потом он купит, через того же Джонни, хороший пистолет, затарится едой и станет ждать с пистолетом наготове. Тим занал наверняка, что ОНИ придут, и знал также, что в этом случае он не промахнется. Он просто уложит своих преследователей, когда они наконец-то вычислят его квартиру и придут за ним, сбросит их тела в океан и начнет строить свою новую жизнь по уже готовому плану.

Паром причалил в Сиднее[10] перед самым наступлением темноты, и Тим, быстро сбежав по сходням, направился к автобусной остановке. Сейчас было золотое время, а потому нельзя было терять ни секунды. Знакомый автобус домчал Тима до самого центра города и, тяжело пыхнув торчащей в небо серебрянной трубой, поехал дальше, оставляя Тимоти в ЕГО городе, вершить ЕГО бизнес.

Первым делом - к «Маме Эмилии»...

Кафе все еще было открыто, и толстушка Эми все еще надеялась заполучить хоть каких-нибудь клиентов, но угол, в котором всегда сидел Джонни, на этот раз был пуст. Тим вышел на улицу и побрел в «7-11», чтобы по старой привычке купить себе каких-нибудь сникерсов. Вкус еды давно уже перестал радовать его, но привычка хрустеть чем-нибудь сладким и ошиваться в районе центра как бы существовала в качестве его второго «Я» помимо него самого и как-бы где-то рядом. Тим расплатился с кассиром и уже на выходе решил зачем-то стащить набор бритвенных головок. Зачем? Ответа на этот вопрос он толком и сам не знал. Просто сделал это тоже по какой-то дурацкой старой привычке. Себе он объяснил, что ему вроде как нечем бриться, и что на худой конец он может продать эти головки кому-нибудь по дешевке и сделать дополнительные деньги. Но в душе он прекрасно понимал, что и то, и другое было враньем. В его рюкзаке лежала новенькая, нераспакованная пачка самух дорогих бритвенных головок, купленная им еще там - на острове - после пахатуры на Боба и ему совсем не нужна была еще одна. Налички у него в данный момент тоже было предостаточно, и продавать за копейки ворованные бритвы было совершенно незачем. Просто привычка тырить все подряд за последние несколько лет тоже стала его второй натурой, и он уже даже не всегда задумывался о том, зачем он это делал.

Фокус с покражей остался незамеченным, и Тим пошел по уже совсем ночному городу к Бастионной улице, в высотку, которую упомянул в последнем разговоре Джонни. Тим прекрасно помнил точный адрес. У него вообще была феноменальная память, особенно на цифры и имена, и этот уникальный дар не раз выручал его не только в школьные годы, но и потом, в его независимой взрослой жизни. Он никогда не ошибался в ценах, в том кто кому сколько был должен и по какому адресу забивались очередные стрелки.

И без того темное ночное небо затянули совсем черные тучи, разделив на два мира неверные городские огни и вечные небесные светила. Только луна еще сопротивлялась абсолютной тьме, просвечивая через разодранную как кусок черного войлока тучу и будто-бы говоря: «Я все равно сильнее и я вернусь! Помните об этом!» Чайки, которые здесь в отличие от других птиц почему-то не могли угомониться даже ночью, то там, то здесь взмывали ввысь с невысоких крыш, обдирая слух громким, протяжным стоном. Их силуэты, подсвеченные снизу городскими фонарями, казалось, светились белым светом на фоне уже почти совсем черного неба. Тим натянул капюшон поверх камуфляжной кепки и свернул в переулок, ведущий к Бастионной улице.

Где-то совсем неподалеку зарокотали моторы нескольких мотоциклов. Тим знал, что это вполне могли быть его враги, но он был еще не готов к схватке с ними. Быстро юркнув за выступающую бетонную колонну возле какого-то заколоченного подъезда, он совершенно слился с темнотой, ночью и серым цементом строение. Сердце Тима отчаянно билось. Он старался сдерживать дыхание, чтобы ничем, даже движением воздуха не выдать своего присутствия. Наверное где-то переключился светофор, и, еще несколько раз фыркнув моторами, неизвестные мотоциклисты скрылись где-то в ночи. Вместе с ними удалился и постепенно совсем исчез звук их рвущих уши и нервы моторов. Тим глубоко вадохнул и вышагнул из тени. Он был совсем недалеко от единственной на улице высотки – нового обиталища Джонни. Улица была почти совсем пуста, только двое каких-то совсем молодых торчков, еще не знакомых Тиму, варили свой мелкий бизнес в тусклом свете фонаря перед высоткой.

Вот и подъезд. Тим нажал на номер 271 – число, навечно выгравированное в его мозгу с того момента, как Джонни назвал ее. Тим никогда не забывал никаких цифр.

- Хелло. Кто там? – Раздался из микрофона спокойный, почти мертвый Джоннин голос.

- Эй! Это я – Тим! Помнишь, я говорил, что вернусь?

- Ох-хо-хо-о! Да ты пунктуа-ален. Заходи, брат. Второй этаж. Сечешь?

Тим толкнул открывшуюся для него дверь подъезда. Два молодых торчка закопошились где-то у него за спиной.

- Эй, - сказал вдруг один из них, - браток, дверь придержи, а? А то у нас тут дело... На улице, понимаешь, неудобно, да и менты кругом.

- Давай!

Тим придержал дверь. Ребята вошли в подъезд и парадное снова захлопнулось.

«Колоться наверное будут. Зелень...» - Подумал про себя Тим и нажал на кнопку вызова лифта.

Второй этаж – короткая прогулка на скоростном лифте. Джоннина дверь - ровно напротив двери в лифт. Короткий стук. На пороге показался Джонни. Он был такой же чистенький и ухоженный, такой же детски-наивный и смертельно холодный как всегда... Как два дня том назад... Как год тому назад... Как три... Он впусти Тима внутрь и закрыл за ним дверь на засов.

- Хочешь кофе?

- Давай.

Они пошли на типичную для высоток крошечную кухню, и Джонни включил кофеварку.

- Ну, рассказывай. Что за бизнес- предложение у тебя?

- Есть товар. Суперского качества....

Тим не успел договорить фразу, как раздался жесткий о отрывистый стук в дверь. Старые друзюя переглянулись.

- Не открывай! Громко шепнул Тим. – Это за мной! Я знаю!

- Да ты, сука, хвоста привел! – Джонни сжал скулы и лицо его стало страшным.

- Да нет! Это байкеры!

- С каких это пор ты с байкерами дело имеешь?

- Да не имею я с ними дела!... Они за мной охотятся!

- Так не быва-ает... чтобы охотились те, с кем дела не имеешь. Колись, давай...

Стук повторился.

- Полиция! Открывайте или мы будем вынуждены взломать дверь!

- Ты, сука! Вот они, твои байкеры! Ну погоди. Я с тобой еще поговорю. Попозже... Найду и поговорю...

- Открывайте! Полиция! – Снова потребовали из-за двери.

- Ты знаешь, что с властями спорить не нужно. Вредно для здоровья...

С этими словами Джонни пошел открывать дверь. За порогом возле лифта стояло человек восемь полицейских. Все, кроме двух, в которых Тим узнал «молодых торчков возле подъезда», были в полной форме и при полном вооружении. Тима и Джонни рассадили по разным машинам, дверь опечатали, и началась новая, не предвиденная Тимом глава его путешествия.

VI.

В ментуре горел яркий свет. Пожилой полицейский сел за свой стол и, достав бланк, стал задавать Тиму вопросы:

- Имя.

Тим молчал.

- Имя. – Еще раз терпеливо и спокойно повторил полицейский.

Опять молчание.

- Так... Будем считать, что забыл. Придется мне по старой дружбе самому на этот вопрос отвечать. «Тимоти», правильно?

Тим хранил молчание. Он был рад, что Джонни нет в комнате. Возможно, его еще куда-то отвезли. Это было хорошо, потому что доказать ему теперь, что ментов привел не он – Тим - было почти невозможно, а это означало, что к байкерской погоне теперь добавится еще одна - спонсированная Джонни.

- Фамилия? – Продолжил допрос полицейский. – Опять молчать будешь? ... Ну что ж... Значит опять мне одному работать придется. Хорошо, ты у нас - частый гость. Твою фамилию захочешь – не забудешь! Тим! Ти-им? Ты что, с луны свалился? Ты что не понимаешь, что твой реабилитационный центр нам два дня назад о твоем побеге сообщил? Да не попадись ты на нашем рейде по чистой случайности сегодня, тебя бы завтра все равно выловили. Это же вопрос часов, если ты в Монтерее! Ну ладно, подожди здесь. По правилам мы должны тебя просто-напросто обратно на твой курорт отправить. Так что пойду звонить...

Пока старый, добрый мент договаривался с психушкой, другой - совсем еще молодой - описывал содержимое Тимова рюкзака. Он вернул Тиму все, включая наличку, но исключая мешок с марихуаной. Даже выдавший виды мент, увидев это потенциальное богатство, покачал головой и испустил удивленное «О-го-го-о!». Зелье было конфискованно и вместе с ним была зарублена на корню мечта о новой жизни.

Через десять минут все было улажено и Тима уже снова везли в ментовской машине с толстым стеклом, разделяющим кабину водителя от пассажирских мест. Дорога тоже была ему хорошо знакома. Она вела в объезд живописнейшей горы к реабилитационному центру - тому самому месту, в которое он никогда не собирался возвращаться и которое теперь по-видимому должно было стать его домом навеки.Теперь, с байкерами и Джонни рыщущими по его следам, у Тима не было шанса выиграть битву в этом маленьком городе.

* * *

В психушке его ждали. Он был передан с рук на руки медицинскому персоналу, и снова все потекло по хорошо известной ему рутине. Для начала было вытащено на свет Тимово «персональное дело» и вновь пролистана глава «Индивидуальный подход».

«Если Тимоти будет доставлен после побега полицией, он должен быть обыскан...» - Тим знал эту строчку наизусть, но менты уже уехали, а новенькая и, судя по всему, совсем неопытня медсестричка не рискнет прикасаться к нему, как впрочем не рискнет это делать и никто другой.... Точно! Тим оказался прав! Его просто впустили обратно в корпус, и тяжелая металлическая дверь с магнитным замком плотно захлопнулась за спиной.

Тим тяжело плюхнулся на диван и закрыл глаза. Так обгадиться и причем под самую завязку! Сколько марихуаны досталось поганым ментам! Черт побери! Два дня пехтярить у Боба и не получить ничего! Ведь даже Тимовы деньги теперь окажутся в распоряжении его, так называемого «личного наставника», и эта мерзкая очкаричка будет выдавать их ему понемножку во время «прогулок в сопровождении персонала». Черт подери!!!

В застекленном офисе собрался целый консилиум. Тим прекрасно поникмал,что речь идет о нем. Они что-то обсуждали, перелистывали его дело, спорили и снова погружались в чтение документов, контрактов и другой херни, созданной с целью хоть как-то упорядочить и ограничить его поведение. Наконец, совещание закончилось. Один явно опытный и уже пожилой медбрат – кажется, новичок в этой психушке - вышел из офиса и, держа руку на кнопке портативной сигнализации, подошел к Тиму.

- Тим, вот тебе сосуд. Пожалуйста произведи нам туда немножко... Мы должны отправить твою мочу на анализ, чтобы знать, какие наркотики ты в этот раз принимал. – Тихо и хрипло проговорил медбрат протягивая Тиму маленькую пластнассовую баночку с оранжевой крышкой.

- Я не принимал никаких наркотиков. – Также тихо и не открывая глаз ответил ему Тим.

- Тим, давай говорить по-серьезному. Тебя не было сколько? Два-три дня? И ты хочешь сказать, что ты за все это время...

- Я не принимал никаких наркотиков.

- Тим, нам нужен твой анализ. Это - в соответствии с твоим...

- Я не принимал никаких наркотиков! – Тим открыл глаза и приподнялся, встав рядом с медбратом. – Ты понял меня?! Я НЕ ПРИНИМАЛ НАРКОТИКОВ!!! НЕ ПРИНИМАЛ!!! Ты понял, с-сука?!!! Почему вы не можете мне поверить хоть раз?!! Хоть раз в жизни?!!!

- Тим, - Медбрат отступил на шаг, но все же протянул Тиму пластмассовую баночку. – Пожалуйста.

Тим почувствовал, как кровь закипает у него в жилах. Он шагнул к отступающему медбрату и заорал что было силы, стараясь выплеснуть в этом крике всю горечь поражения, всю свою беспомощность, всю злость на себя самого, на ментов, на байкеров, на всю его странную, запутанную жизн,ь из которой он никак не мог выпутаться.

- Отвали от меня!!! Придурок!!! Оъебись от меня!!! Ты понял?!!

С этими словами Тим схватил баночку для анализа и запустил ее прямо в голову медбрата. Медбрат умудрился увернуться, и легкий метательный снаряд пролетел мимо цели. Но кнопка сигнализации, вызывающая прибытие усмирительной команды уже была нажата, обозначая скорое заключение в карцер. В течение считанных секунд вокруг Тима сгруппировались специально обученные медбратья и медсестры.

- Карцер оркрыт? – Обратился старый медбрат к кому-то из толпы своих сотрудников.

- Да. – Было ему ответом.

- Тим, - на этот раз медбрат обращался к нему, - Тим, пожалуйста! Будет лучше, если ты не станешь сопротивляться. Ты же сам все правила знаешь...

Сопротивляться было бы действительно бесполезно, и Тим молча, свесив голову, отправился в «комнату уединения» или, если сказать короче, на языке пациентов – в карцер. Еще одна дверь закрылась прямо у него за спиной. Щелкнул замок. Тим в бессилии повалился на матрац.

- To praise, to labor and to love!!!![11] – Заорал он что было силы. - Вы что, не понимаете?!!! Я просто хочу любить! Я хочу любить и быть любимым!!! Я хочу мою подругу!!! Я хочу убить байкеров!!!

Тим залез в карман своих камуфляжных штанов, вытащил бритвенную головку и засучил рукав чуть повыше локтя. Он начал быстро и нервно расковыривать кожу над самой веной, чтобы побыстрее добраться вскрыть ее. Еще... еще рывок кожи!... Он почти не чувствовал боли. Ему хотелось успеть доделать дело, пока не явятся «помошники». Экран монитора, подсоединенный к камере под самым потолком карцера, крупным планом, как в кино, показывал Тима и его попытки вскрыть себе вены.

- Ребята! Он бритву умудрился пронести. – Медбрат, наблюдавший за экраном монитора в офисе, снова нажал на кнопку...

И опять все те же лица. Та же тренированная команда примчалась к карцеру, а еще несколько минут спустя, срочно приехавшие полицейские вели Тима к своей машине. Согласно его «реабилитационному плану», в подобной ситуации Тим должен был быть переведен в отделение острой психиатрии в местной больнице.

- Да как же вы не понимаете?! Они все равно найдут и убьют меня! Все равно найдут! Я лучше сам!!! Сам убью себя! Я же просто хотел любить, как вы этого не поймете?!!!

Но Тима, заключенного в наручники поддерживали молчаливые санитары и полицейские. Они ничего не отвечали. Его вновь усадили в полицейскую машину и за ним в очередной раз плотно захлопнулась дверь.

Виктория

Апрель 2006