|
|
Военная
хитрость (История,
основанная
на реальных
событиях) |
||
|
|
В
узком
вагоне-ресторане
было
накурено, и, несмотря
на то, что
окна были
открыты, и прохладный
ветер
закидывал в
вагон
охапки свежего
воздуха,
табачный
дым висел
серой стеной.
Курили все
господа
офицеры.
Трубки, сигары
и даже
папиросы...
Табак
помогает
скоротать
время и
отвлечься
от ненужных,
суетных дум,
загрязняющих
голову.
Поезд стоял
на перроне,
готовый
тронуться в
любую
минуту, и все
до одного
господа
офицеры -
подданые английской
короны, уже
начинали
чувствовать
себя дома.
Год, который
они провели
в Баку[1],
охраняя
нефтяные
промыслы,
теперь
начинали
казаться им
вечностью,
так что
некоторые
из них даже
сами
удивлялись
теперь
своему
мужеству и
стойкости.
Действительно,
прожить
столько времени
за границей,
да еще в
такой
дикарской дыре
и ни на йоту
не утратить
облик
джентельмена!
На такое был
способен
только
истинный британский
офицер. Ну,
конечно,
если
положить
руку на
сердце, то
«дырой» Баку
начала ХХ
века
назвать
было трудно.
Город был
построен
немецкими
архитекторами,
украшен
садами и
парками по
проектам
лучших
французских
и, опять же,
немецких
ландшафт-дизайнеров
своего
времени и
должен был,
по планам
Государя
Императора
и
Самодержца
Всероссийского,
со временем
стать
образцовым
колониальным
городом
великой
Российской
империи. И
все же... Для
британского
джентельмена,
это были
лишь потуги
на
цивилизацию.
До уровня настоящего
английского
колониального
центра Баку
было еще
расти и
расти…
Впрочем, небольшой
британский
экспедиционный
корпус был
осенью 1918 года
откомандирован
сюда из
Персии для
охраны
интересов
«Владычицы
морей»[2],
а не для
превращения
города в
маленькую
Британию, и
господа
офицеры все
до одного
безукоризненно
выполнили
порученное
им дело. В
конце
концов то,
как люди
устраивают
свой быт в
разных
частях
света – это
дело индивидуального
вкуса, а
поскольку в
задачу
корпуса не
входило
англизирование
Баку, офицеры
ограничивались
лишь
саркастическими
шутками в
адрес
города и его
жителей. Благо
врожденное
чувство
юмора, столь
свойственное
гордым
британцам,
всегда и
везде помогает
им вести
себя
непринужденно
и с легкостью
даже в самых
недоцивилизованых
местах планеты.
Утро
было в
разгаре, и в
окна вагона
било щедрое
и обильное
бакинское
солнце. Оно
уже успело
нагреть
деревянную
обшивку
стен вагона,
и к аромату
дорогих
сортов
табака теперь
примешивался
запах
раскаленного
солнцем
лакированного
дерева. Было
светло, но
под
потолком
тусклым
светом
горели электрические
лампочки,
подвешеные
к потолку на
равном
расстоянии
и прикрытые
круглыми
плафонами
матового
стекла, по
форме больше
всего
напоминавшими
разрезанные
пополам
теннисные
мячи. - В
этих
дикарских
странах
невольно
приучаешься
к
расточительноси.
Не так ли,
полковник
Смит? –
Проговорил
высокий,
сухощавый
кавалерийский
офицер,
указывая на
горящие лампочки
свободной
от сигары
рукой.
Говорящий
был
голубоглаз,
светловолос,
с весьма
покатыми
плечами и
весьма
длинной
шеей,
которая
плавно
расширялась
у основания
головы,
переходя в
чуть
выдающиеся,
чопорно
сложенные
губы и таким
образом
начисто
лишая этого
джентельмена
подбородка. -
Безусловно,
майор
Беннетт, с
этим трудно
не согласиться.
– Отозвался
его
собеседник -
немного
более
коренастый
и упитанный
офицер,
украшенный
великолепными
густыми с
сединой
усами. -
Однако
позволю
себе одно
замечание.
Если Вы
примете в
рассчет тот
известный
факт, что эти
захолустья
изобилуют
натуральными
ресурсами, а
к этому
добавите
другой факт,
состоящий в
том, что
никто
никогда не
ценит того,
чем
обладает в
изобилии, то
Вы без труда
поймете, что
в настоящий
момент осознать
всю
ценность
самых
разных
естественых
ресурсов у
них – здешних
обитателей -
нет никакой
возможности.
Ну,
подумайте
сами, у них
тут нефть
буквально
рекой течет!
Вы же сами
видели! Ну и
какого,
спрашивается,
лешего они
станут
экономить? Я,
между
прочим, тоже
об этом
подумал,
когда
посмотрел
на вот эти
самые
горящие
лампочки. Я
подумал, а
Вы
сказали!
Забавно... Но
ничего, вот
скоро
примет нас в
свои
объятия
родная туманная
Великобритания,
и у нас уж не
будет
повода
возмущаться
горящими
среди бела дня
лампочками.
Будем
радоваться,
что фонари
зажгли
во-время, до
наступления
темноты. Помяните
мое слово,
будете не
раз
вспоминать
эту дыру и,
возможно,
даже не без
некоторых
сентиментов. - Вот
тут уж я Вам
поверить не
могу. –
Высокий офицер
прошелся
взад и
вперед
перед своим
собеседником,
чуть
поскрипывая
сапогами, и уселся
в удобное
раттановое
кресло
рядом с ним. – В
это мне
действительно
трудно
поверить.
Вряд-ли эти
воспоминания,
если,
конечно,
таковые
будут, покажутся
мне чем-то
большим, чем
сном или
наваждением.
Полковник
внимательно
посмотрел
на майора и
улыбнулся
одними
глазами. Майор
тем
временем в
последний
раз
затянулся
своей
ароматной
сигарой и
затушил ее
остаток в
элегантную
пепельницу
на длинной, тонкой,
блестящей
как золото
бронзовой
ноге с
постаментом.
Они
помолчали,
после чего майор
Колин
Беннетт
снова
поднялся и
подошел к окну.
Там, на
перроне все
еще царило
оживление, и
провожавшие,
казалось,
никак не
могли наговориться
друг с
другом.
Однако, все
это оживление,
вся толпа
провожавших
концентрировались
не перед
вагоном с
британскими
офицерами, а
перед двумя
последними
вагонами
состава, в
которых
были
расквартированы
восемнадцать
молодых
офицерских
жен. Все без
исключение
девушки
были
бакинками русского
и
армянского
происхождения
и все они
вступили в
законный
брак с
английскими
офицерами
за время
пребывания
последних в
Баку, в
течение
последнего
года.
Скользнув
взглядом по
толпе, майор
королевских
улан приметил
вытянутую
фигуру
своего
тестя.
Старик был
ужасно
взволнован.
Он то и дело
поправлял
на голове
шляпу,
снимал и
снова
одевал пенсне
и то и дело
подносил к
глазам
скомканный
платок.
Тесть
Беннетта
внимательно
прислушивался
к тому, что
ему говорил
невидимый
собеседник
из вагона, и
торопливо
отвечал
что-то, то и
дело
поглядывая
на
локомотив, как
будто боясь,
что тот
вот-вот
извергнет из
себя столп
пара,
взвизгнет и
увезет его единственную,
его любимую
дочку в
страну туманного
Альбиона.
Поезд, к
счастью,
запаздывал
с
отправлением
и дарил
двоим
бесценные
минуты
сердечного
прощания. «Смешной
старик...» -
подумал
майор
Беннетт, а вслух
сказал,
обращаясь к
офицеру
слева от окна: -
Лейтенант
Гордон,
будьте так
любезны,
найдите-ка
мне
сержанта
Магнуссона
и прикажите
ему явиться
ко мне без
промедления.
-
Слушаюсь,
сэр! Будет
сделано. С
этими
словами
лейтенант
Гордон
растворился
в табачном
дыму вагона
и уже через
несколько
минут перед
майором
Беннетом
стоял
сержант
Магнуссон.
Он быстро
отдал честь
майору и
вытянулся
по струнке,
готовый
принять
приказание. -
Сержант
Магнуссон,
Вы
выполнили
утреннее распоряжение?
Сцепки
между
вагонами
проверены? Голос
майора
звучал
холодно и
жестко. - Так
точно, сэр!
Все
выполнено в
точности! Все
сцепки
проверены! - Я
надеюсь, что
вы меня
хорошо
понимаете и
проверили
все сцепки
индивидуально?
Включая
последние
вагоны? - Так
точно,
господин
майор! Все
выполнено в точном
соответствии
с вашими приказаниями!
Все сцепки
проверены
индивидуально
включая
последние
две! Майор
замолчал и с
секунду
нахмурившись
думал о
чем-то. Потом
снова
обратился к
Магнуссону. -
Благодарю
Вас, сержант.
Можете идти. Сержант
Магнуссон
отдал честь
и, повернувшись
на сто
восемдесят
гдадусов
направился
в середину
состава, где
находились
вагоны для
солдат.
Майор
Беннетт
постоял еще
немного
возле окна и
вернулся к
своему
раттановому
креслу
рядом с
полковником
Смитом.
Место его все
еще
пустовало,
зато на
небольшом
вытянутом столике
перед
полковником
появилась
бутылка
виски. - Ну
что, все в
полном
порядке, как
я понимаю? – На
этот раз
первым
заговорил
Смит. – Не
желаете-ли
присоединиться
ко мне?
Дорога до
Энзели
предстоит
долгая, и
немного
виски для поддержания
духа не
помешает.
Давайте! За
отъезд! За
Великобританию!
За Его
Величество
Короля
Георга Пятого![3] Майор
с охотой
согласился,
и два
офицера Его
Величества
подняли по
стопке.
Виски огненной
рекой
растеклось
по телу и
почти моментально
произвело
на майора
свое
действие. Глаза
его стали
серыми,
стальными,
злыми и колючими,
а нижняя
губа чуть
выпятилась
вперед и
напряглась.
Снова
помолчали. - А что
вы думаете,
господин
полковник,
вот этот
перстень с
сапфиром
(между
прочим, подарок
моего тестя)...
так вот... этот
перстень, может
представлять
собой
серьезную
ценность
там, в
Британии?
Здесь ему,
говорят
цены нет, но в
действительности,
почем знать...
Я, знаете ли,
когда
получил его
в подарок к
свадьбе, так
сразу же
отнес к
местному
ювелиру. Ну,
просто,
чтобы
узнать
действительную
цену этой
вещи. Так
этот ювелир
заявил, что
уже давно не
видел такой
работы. И
качество
золота
похвалил, и
сам камень.
Огранка его
особенно
впечатлила.
Но только
это здесь, а
вот там... Там,
кто знает... - Право,
насчет
перстня это
Вы напрасно
меня спрашиваете.
– Отозвался
усатый
полковник. – Я
ведь в этом, в
самом деле,
не
специалист.
И признаться
по чести,
Беннетт, до
Вашего
перстня мне
нет особого
дела. Меня
больше
интересует,
чтобы этот
чертов
поезд в
конце
концов тронулся.
А то эдак все
расписание насмарку,
а у меня
желудок не
позволяет
небрежно к
расписанию
относиться.
Возраст не тот,
знаете-ли.
Моему
желудку
ланч[4]
должен быть
подан ровно
в
двенадцать,
а английский
чай - по
возможности,
«Эрл Грей» -
ровно в
четыре
пополудни.
Ненавижу
небрежное
отношение к
распорядку,
хотя и
понимаю, что
в полевых
условиях с
этим иногда
приходится мириться. Полковник
налил себе
еще немного
виски и, положив
ногу на ногу,
продолжил: - Хотя,
конечно,
походными
условиями
нашу теперешнюю
жизнь
назвать
можно
только с натяжкой.
Это я ... Последние
слова
полковника
были
полностью
проглочены
мощным
паравозным
гудком. Вагон
дрогнул,
чуть
качнулся и
со скрипом,
скрежетом и
грохотом,
все еще
вздрагивая,
двинулся
вперед.
Дрогнули
раттановые
кресла и
мелко
задрожали
лампочки на
столах и под
потолком.
Звякнула
бутылка с виски,
ударившись
о
небольшие
стаканчики
полковника
и майора. За
окном
медленно
поплыло
роскошное
здание
вокзала. С
улицы
донеслись
сначала
всхлипы и
многоголосый,
торопливый
говор, потом
вдруг все
оборвалось
и наступила
тишина,
потом
раздались
вопли возмущения,
крики и то
уже хорошо
знакомое англичанам
русское:
«Стой! Стой!»...
Какой-то
молодой
человек
бросился
было
вдогонку за
набирающим
теперь
скорость
поездом и
явно пытался
прокричать
что-то
машинисту.
Он делал
отчаянные
жесты у
указывал на
что-то в конце
состава -
нечто такое,
что явно
вызвало всеобщий
ажиотаж. Он
бежал по
перрону, но
поезд все
набирал и
набирал
скорость и
вскоре молодой
человек
отстал от
состава и
скрылся в
клубах пара.
Майор
Беннетт и
полковник
Смит молча
переглянулись.
Они явно прекрасно
знали о том,
чем был
вызван
ажиотаж на
перроне, но
как будто не
придавали
этому большого
значения.
Полковник
налил себе и
майору еще
немного
виски и
заговорил
медленно,
растягивая
слова: - Вы
знаете... Это было
очень ловко
задумано и
великолепно
исполнено.
Невозможно
в
сложившейся
ситуации
было бы
поступить
более
разумно.
Этот капитан
Стетсон -
умнейший
малый... Но,
знаете ли, не
хотел бы я
быть его
женой,
угоразди меня
родиться
женщиной...
Ха-ха-а!
Коварнейший
тип! Уважаю!
Вы, кстати,
уверены, что
этот балван
Магнуссон
отцепил
только два
последних
вагона, а не,
упаси
Господи, три? Ведь
третий с
хвоста –
трофейный! -
Уверен. -
Давайте
выпьем,
майор. За
Великобританию!
Будущее - за
ней! * * * -
Папочка,
душечка! Ну
пожалуйста,
не плачь! Я
умоляю тебя!
Все будет
хорошо... Вот
увидишь... Ну в
самом деле,
не на
северный
полюс я в
конце концов
уезжаю...
Все-таки
цивилизованная
страна... Не
волнуйся!
Пожалуйста!
Я обязательно
напишу тебе,
как только
приеду... Все
будет
хорошо! -
Пожалуйста,
Сонечка, не
забывай
старика! Ведь
у меня
никого
кроме тебя
не осталось...
Ты же знаешь
как ты,
солнышко,
мне дорога...
Знаю, знаю...
Глупо! Глупо
огорчаться...
Ты и в самом
деле не к
каким-то там
папуасам
едешь, а в Англию.
Почти в
Европу. Это
на самом
деле благословение,
что у тебя
так все
сложилось.
Просто
благословение....
Здесь, с
этими
сумасшедшими
переворотами
и
бесконечными
войнами со
всех сторон
не знаешь,
что будет
завтра[5].
А там,
все-таки, -
надежность
и стабильность.
Туда не
докатится.
Не позволят...
И потом, твой
муж – он
человек
порядочный.
Так что все
будет
хорошо. Ты,
мое золото, в
хороших руках.
В надежных
руках. Все
будет
хорошо... Это я
просто... Не
обращай
внимания...
Разволновался...
Мне же ни
разу еще не
приходилось
с тобой
расставаться
даже ненадолго,
а тут вот...
навсегда... Михаил
Алексеевич
Понежин –
бывший
статский
советник[6]
и любящий
отец снова
снял пенсне,
снова достал
уже совсем
скомканный
платок и,
сделав вид,
будто
смахивает
что-то со
щеки, украдкой
вытер снова
образовавшиеся
в уголках
глаз слезы.
После этого
он снова
спрятал
платок в
карман и
посмотрел
наверх, где в
окне вагона
виднелось
прехорошенькое,
совсем еще
юное и такое
свежее
личико его
дочки.
Большие
карие глаза
ее блестели
восторгом, а
на розовых
щечках из-за
того, что она
улыбалась,
образовались
маленьки
ямочки. Боже,
как он любил
эти ямочки,
это личико... и
как трудно
ему было
представить
себе жизнь
без нее.
Каким
странным,
тихим и
безлюдным
станет
теперь их дом...
Теперь,
когда поезд
тронется и
унесет ее в
далекую,
туманную
страну Бог
знает на
сколько,
может и навсегда,
как там
должно быть
станет
одиноко!... Сонечка
поправила
рукой свои
густые,
волнистые
каштановые
волосы –
теперь
совсем короткие
(так как
майору
Беннетту – ее
законному
супругу,
которого
она обожала,-
нравились
женщины с
короткими
волосами,
она сразу же
после
свадьбы
подстриглась
и выглядела
теперь
совсем как
модель с
обложки заграничного
журнала),
едва
закрывающие
уши – и, чуть
склонив
набок
головку,
посмотрела
на отца. Он
казался
теперь
каким-то
жалким и беспомощным.
От его роста
и былой
стати не осталось
ни следа, и ей
было
искренне
жаль старика,
к которому
она питала
глубокую
любовь и
привязанность. -
Папочка, ну
пожалуйста,
милый, ты
ведь только
терзаешь
себя и меня.
Ну ведь ты же
знаешь, что
все
образуется.
Все будет
хорошо, и я
уверена,
скоро ты сможешь
приехать к
нам. Колин
наверняка
не станет
препятствовать
тому, чтобы
ты
поселился с
нами. Я дам
тебе знать.
Сразу, как
только
доберусь... Все
будет
хорошо, папочка... Она
потеребила
длинную
нитку
жемчуга, завязанную
узелком
вокруг ее
изящной, длинной
шейки и
замолчала,
чувствуя,
что слова
нисколько
не помогают,
а только
огорчают
старика еще
больше.
Справа и
слева говорили,
плакали,
всхлипывали,
посылали
воздушные поцелуи.
Перрон был
заполнен
провожающими.
Рядом с
отцом
Сонечки
стояла
маленькая Элен
- ее
племянница.
Во время
недавней
свадьбы
малышка
несла за
Сонечкой
шлейф ее
подвенечного
платья, и
Соня знала,
что девочка
втайне
любуется ею
и желает
быть
похожей на
нее во всем.
Такое
внимание
льстило
молодой
девушке и
она с
удовольствием
принимала
эту дань
своей
красоте и
смелости.
Элен, не
отрывая
глаз,
смотрела
теперь на
Сонечку и,
наверное,
представляла
себе, как и
она однажды,
когда
вырастет,
встретит
своего принца,
отпразднует
с ним пышную
свадьбу и вместе
с ним уедет в
далекую,
прекрасную
страну, где
они заживут
весело и
счастливо.
Сонечка
помохала
маленькой
Элен рукой и
послала по
воздуху
поцелуй.
Девочка
чуть улыбнулась
и на минуту
опустила
глаза. Поезд
никак не
трогался, и
волнение на
перроне не ослабевало,
а, казалось,
наоборот
нарастало от
этого
томительного
ожидания.
Два последних
вагона
состава
были отданы
супругам английских
офицеров,
которые
теперь, когда
британский экспедиционный
корпус отбывал
в Персию[7],
естественно,
должны было
последовать
за своими
избранниками.
За год,
который
британские
военные
провели в
Баку, в
городе
образовалось
около
двадцати
новых семей.
Господа
офицеры
проявили
себя как
настоящие
джентельмены
и завоевали
сердца
многих местных
девушек. Все
без
исключения
счастливые
невесты,
отпраздновавшие
свадьбы с
офицерами
Его
Величества,
происходили
из самых
знатных и
обеспеченных
семей
города. Все
без
исключения
были из
старых
русских и армянских
семей и все
теперь были
крайне взволнованы,
потому что
никогда еще
ни одной из
них не
приходилось
покидать
родину и
родительское
гнездо. Но, такова
жизнь, и,
отдав свое
сердце
избраннику,
ты невольно
вверяешь
ему и свою
судьбу,
доверяешь
ему во всем и
следуешь за
ним всюду,
куда бы не
забросила
его судьба. -
Сонечка,
Сонечка! –
Снова
заговорил
Михаил Алексеевич.
– Деточка,
самое
главное: как
только
приедешь,
пошли мне
свой адрес.
Если же не
будет
времени
написать
подробное
письмо, то
попросту
пошли мне
адрес. Я же
понимаю... Я
все понимаю...
Ты, вероятно,
первое
время
будешь
ужасно занята.
Все-таки
надо будет
организовать
свою жизнь в
совершенно
новом месте...
Даже не представляю,
как ты там
будешь без
меня... Не представляю...
Вся надежда
на твоего
супруга. Ведь
ты же еще
совсем
девочка, мой
друг! Совсем
ребенок! Но я
не
сомневаюсь
ни минуты,
что он будет
тебе
настоящим другом и
твердой
опорой. Он
все-таки -
настоящий
англичанин...
Офицер и
джентельмен...
Душечка,
пожалуйста,
пришли мне
адрес, чтобы
я смог
писать тебе
письма. Ты же
знаешь, у меня
теперь
времени
сколько
угодно... Да, не
забудь и
телефон
указать!
Там-то ведь,
наверное,
телефоны
везде, и у вас
в доме,
конечно,
будет.
Напиши мне
номер. Все-таки
двадцатый
век. Вот, даст
Бог, приеду к
тебе в Лондон
и
протелефонирую
тебе! Будем,
как действительно
цивилизованные
люди, говорить
по телефону!
Ах, мне даже
не верится,
что вот
теперь
поезд тронется
и ты
покинешь
меня, своего
отца... Господин
Понежин
снял шляпу,
подержал ее
в руке,
посмотрел
на яркое
голубое
небо и снова
надел ее,
потом достал
из кармана
платок и
опять утер
накатившие
слезы. -
Папочка,
пожалуйста,
пообещай
мне сейчас, что
ты не
станешь
забывать
Веру
Николаевну.
Сам знаешь,
как ей
теперь
одиноко... А
ведь она
никогда не
попросит о
помощи сама.
Пожалуйста
пообещай,
что будешь
заглядывать
к ней почаще.
У нее ведь
совсем
никого не
осталось. Видя
что отец
никак не
может
успокоиться,
Соня решила
попытаться
перевести
разговор в
другое
русло и
направить
его
внимание на
давнюю
подругу
семьи,
которая,
потеряв на войне
и мужа, и
сыновей,
была теперь
совсем
одинока и
беспомощна.
На минуту
Сонечкины
слова
кажется
подействовали,
и Михаил
Алексеевич,
покончив со слезами
и спрятав
платок в
карман,
закивал головой: - Что
ты, что ты,
деточка! Не
волнуйся.
Как же я могу
ее забыть?
Буду заходить
если не
каждый день,
то каждый
следующий.
Обещаю тебе.
Об этом даже
и не думай!
Все будет
хорошо.
Главное -
береги себя...
Да, когда поезд
тронется,
так
пожалуйста
не забудь
закрыть
окно. Хоть и
тепло, а
все же может
просквозить!
Не хватало тебе
только простыть
по дороге... Ты
положила с
собой в
дорожную
сумку
теплую шаль? -
Положила,
папочка,
положила! Не
волнуйся. -
Душечка,
проверь.
Проверь
сейчас! Она
там? Где твоя
дорожная
сумка? - Папа,
она здесь... Но
я же говорю
тебе, что
точно знаю,
что взяла... -
Душечка, ну
что тебе
стоит?
Проверь...
Успокой
старого
отца!
Проверь
Христа ради!... Сонечка
улыбнулась: -
Хорошо,
хорошо... Не
волнуйся.
Сейчас
проверю... С
этими
словами
Соня отошла
от окна и
исчезла
где-то в
бардово-бархатной
глубине
вагона. Через
насколько
минут она
снова
появилась у
окна. -
Все в
порядке,
папочка. Она
здесь... Да не
волнуйся ты
так! Я же не
маленькая
девочка,
право! Папа, я
напишу или
телеграфирую.
Возможно
даже до того,
как
доберусьдо
Лондона.
Если
удастся
послать
письмо или
телеграмму
с дороги,
обещаю тебе,
что сделаю
это. -
Буду ждать,
мой ангел.
Буду ждать. –
Лицо Михаила
Алексеевича
вдруг стало
серьезным. –
Сонечка, ты
дружок тоже
уж
пожалуйста
не забудь о
ящиках в
багажном
вагоне.
Знаешь,
третий с
конца. Тот,
что между
вашими -
дамскими и
офицерскими
вагонами. Я
там твое имя
на двух
наших, то
есть, прости,
на двух
ваших ящика
указал.
По-английски
значится
«мистер и
миссис
Беннетт». Там
очень
ценные вещи!
Многие
семейные
реликвии, фамильные
ценности...
Некоторые
господин
Беннетт сам
отбирал,
другие – я
советовал.
Пожалуйста,
позаботься
об этом
багаже. Там –
целое
состояние! Он
снова
замолчал и
робко, с
какой-то
надеждой и
испугом
посмотрел
на Соню. Та
ответила ему
воздушным
поцелуем. С
секунду молчали,
и вдруг
откуда-то из
головы
состава
раздался
притяжный
гудок
паровоза. В
небо из
трубы
локомотива
вылетело
густое
серое
облако.
Состав
дрогнул и
медленно
поплыл.
Михаил
Алексеевич
достал свои
платок и
тихо побрел
по
платформе по
направлению
движения
поезда, все
никак не в
силах
оторвать
глаз от
своей
Сонечки.
Сделав
несколько
шагов, он с
удивлением
заметил, что
вагон с
Сонечкой в
окне
остался
позади, и
попрежнему
стоит на
месте.
Вокруг
образовалось
смущение.
Кто-то что-то
возмущенно выкрикивал.
Молодой
человек -
брат одной
из
офицерских
жен - побежал
по
платформе
пытаясь
обогнать
набиравший
скорость
поезд и
добежать до локомотива.
Он что-то
кричал
обращаясь
сначала к
машинисту, а
потом, когда
тот вместе с
локомотивом
исчез в
паровозном
дыму где-то
впереди, и
мимо уже
плыли вагоны
с
господами
офицерами,
он пытался
докричаться
до них, но
никакой
реакции на
его отчаянные
крики не
последовало.
Господа
офицеры с
чисто
английским
спокойствием
и невозмутимостью
стояли
возле
открытых
окон, курили
и с холодным
интересом
взирали на
растепанного
и
встревоженного
гонца... Вот уже
поезд
скрылся
вдали, а на
железно-дорожном
полотне
остались
стоять лишь
два вагона. Те
самые, что
были
заполнены
женами
нглийских
офицеров и
что по
распоряжению
их мужей
были
предусмотрительно
отцеплены
от основного
состава во
время
проверки
его готовности.
Третий
вагон с
хвоста, с
багажом или -
по словам
полковника
Смита -
трофейный, в
соответствии
с
распоряжением,
был
прицеплен к
составу в
качестве
последнего. Решение
об этой
хитрой
манипуляции
с женами и вагонами
было
накануне
единогласно
одобрено
господами
офицерами.
Ну в самом
деле, что за
нелепица,
русские
жены у
британских
офицеров!...
Это же
просто
какой-то
вызов
обществу!
Нет, это
неслыханно!
К тому же
многих из них
на родине
ожидали
законные
жены, о существовании
которых
господа
офицеры в Баку
не
распространялись.
Ну
действительно,
не скажешь
же об этом их
русским
(законным только
по
российским
или еще
каким-либо
там дикарским
законам)
подругам и
их родственникам...
Это было-бы
совсем не
по-джентельменски
– говорить
горькую и
неприятную
правду и ранить
чувства
собеседника
словами. Так
не мог
поступить
истинный
английский
офицер, и
поэтому
хитрое
решение
вопроса,
предложенное
капитаном
Стетсоном
было принято
на «ура». Между
тем на
платформе
царило
полное смятение.
Плакали
несостоявшиеся
жены. Одна из
молодых
женщин
выскочила
из вагона и пыталась
в отчаянии
бежать за
быстро
удаляющимся
поездом. За
ней
бросилась
пожилая
пара, видимо
ее родители.
Они пытались
остановить
несчастную,
но та
вырвалась из
их объятий и
снова
побежала по
железнодорожному
полотну. Она
бежала, пока
не
обессилела. Видно
было, как она
наконец
остановилась,
села на
железнодорожный
рельс,
опустила голову
на поджатые
колени и
затряслась
от рыданий. Михаил
Алексеевич,
все еще не
понимая окончательно
что
происходит,
вернулся к Сонечкиному
вагону и
посмотрел
на ее окно. Соня,
совсем
растерянная
и бледная
смотрела на
отца не зная
совершенно
что сказать. -
Сонечка,
деточка... –
Начал
Михаил
Алексеевич. –
Деточка, да
как же это?... Я
совсем не
понимаю... Я,
право,
совершенно
не понимаю что
произошло!
Вот только
эти два
вагона, с дамами...
А весь
состав... И
третий...
Богажный... Третий
с хвоста...
Тоже
прицепили, а
только вот эти
два с дамами...
Что же
произошло?...
Какое недоразумение,
право!
Что же
теперь
делать? Что
же делать, Сонечка?... * * * Вечером
того же дня в
доме
Понежиных, в
Сонечкиной
спальне,
можно было
услышать
следующий
разговор: -
Папочка, но
как же так?
Как же это
возможно? Это,
должно быт,ь
какое-то
недоразумение!...
Ведь.... – Соня
заплакала
нвзрыд и
некоторое
время кроме
ее всхлипов
не было
слышно
ничего. - Папа,
ты
понимаешь,
ведь я
действительно
люблю его!
Папа!...
Понимаешь?! - Не
плачь
деточка... Все
как-нибудь
образуется...
Как-нибудь... - Но
папа, какой
позор! Какой
позор! Что же
нам
теперь
делать,
папочка?! Как
оставаться
в этом
городе
после
такого
позора? Как?!! * * * Восемь
месяцев
спустя, в Лондоне
миссис
Беннетт -
законая
супруга майора
Колина
Беннетта -
встретилась
со своей
подругой во
французской
кондитерской
на
Пикадилли,
куда она
любила заглядывать
на чашечку
чая.
Башенные
часы на улице
пробили
пять вечера.
Вся Англия в
этот час
совершает
традиционное
чаепитие,
давно
ставшее на
Британских
островах
одним из важнейших
ритуалов.
Уже был
подан чай. На
столе
появился
молочник со
сливками,
несколько
кексов, джем,
печенье и
пара тостов.
Завязалась
непринужденная
беседа - та
самая, которая
так
характерна
для Англии и
англичан. - Как
вы
поживаете? –
Спросила
миссис
Беннетт
свою
компаньонку. -
Спасибо,
неплохо. - Что
нового? -
Слава Богу,
ничего.
Ничего
нового. Все
по-прежнему...
Погода в
этом году
достаточно
стабильная,
не правда ли? -
Безусловно. - А как,
кстати, дела
у Вашего
супруга?
Есть какие-нибудь
новости с
Востока? -
Последнее
письмо
пришло из Тегерана.
Слава Богу,
все, кажется,
в порядке. Пишет,
что
пребывает в
добром
здравии и
скучает по
Англии... По
дому. Его
друг,
полковник Смит,
недавно
приезжал в
служебную
командировку.
Был в
Лондоне
совсем
недолго, но
нашел время
нанести мне
визит. На
днях уже
отбыл в
Александрию
а оттуда -
снова в Персию.
Кстати,
Колин
передал мне
с полковником
Смитом
небольшой
подарок. Вот,
не изволите
ли
взглянуть? - О
да-да,
конечно! О,
как это
интересно! Миссис
Беннетт без
труда сняла
со среднего
пальца
левой руки
золотой
перстень с
великолепным
сапфиром и протянула
его своей
приятельнице.
Та бережно
приняла драгоценность
и стала
рассматривать
на свет
тонкую
ювелирную
работу. - Я,
разумеется,
первым
делом
отнесла его
к ювелиру,
чтобы
узнать
настоящую
цену этой вещи.
Иногда то,
что считается
великим
сокровищем
в этих дикарских
странах,
едва ли
можно
назвать
ценностью
здесь, в
Британии. На
этот раз,
однако... Представте
себе, что
ювелир был
просто поражен!
Сказал, что
давно не
видел такой
тонкой
работы.
Похвалил
качество
золота и
особенно
огранку
камня. * * * В это
же самое
время, как
раз тогда,
когда в
Лондоне на
башне Святого
Стефана в
Вестминстерском
дворце часы
пробили
пять вечера[8],
и миссис
Беннетт со
свойственной
истинным
англичанам
безукоризненностью,
разлила по
чашкам чай[9],
далеко на
востоке, в
Баку
кукушка на
стенных
часах в доме
Понежиных
прокуковала
девять
вечера.
Рядом с
Сонечкиной
кроватью, в
маленькой
люльке спал
двухнедельный
малыш – Миша
Понежин-маленький.
Соня в
кружевном белом
домашнем
платье
сидела на
кровати и с
нежностью
глядела на
спящего
ребёнка. У
нее на
коленях
сидела
маленькая
Элен.
Девочка
прижималась
свой
белокурой,
кудрявой
головкой к
Сониной
груди, а Соня бережно
ласкала
девочку,
вкладывая в
эти прикосновения
всю свою
материнскую
нежность.
Сонечкины
волосы
теперь
доходили ей
до плеч и
красиво
обрамляли
ее
миленькое
личико. Окно
в спальню
было
открыто, и
ветер играл
легкой
тюлевой
занавеской,
за которой в
вечерней
мгле спал
уставший
город. - Соня,
Сонечка... –
Элен
наконец
нарушила
тишину. – Соня,
я давно
хотела
спросить тебя...
Только ты
не
обидишься? - Нет,
деточка, ну
что ты!
Конечно не
обижусь! Спрашивай. - Вот
помнишь,
когда
праздновали
твою свадьбу,
ты мне
позволила
нести полы
твоего подвенечного
платья?...
Такое
красивое
было! И ты
тоже - такая
красивая! Я
как теперь
помню.... Элен
снова
замолчала. - Да,
красиво
было, –
вздохнула
Соня. -
Тогда, когда
из церкви
вышли, мне
Машенька сказала,
что я могу
желание
загадать.
Она сказала,
что если
девочка
загадает
желание, держась
за подол
подвенечного
платья, то
это желание
обязательно
сбудется... -
Никогда не
слышала
такого... –
Ответила
Соня, прижимая
к себе
девочку. – Но...
Вполне
может быть.
Допустим,
это так. Так
что же ты
меня спросить
хотела? - Вот
тогда я
загадала
желание... Я загадала,
чтобы у меня
все точно
так же было, как
у тебя. Чтобы
все точно
так же... Так
вот, я теперь
думаю... Если я
тогда
загадала,
значит, когда
я вырасту, за
мной тоже
приедет мой
принц и
потом тоже
бросит меня?
Как тебя? Элен
спрыгнула с
Сониных
колен на пол
и
посмотрела
на свой
идеал. В
темноте
видно было,
как сонины
глаза
блестели
слезами. Она
снова
прижала
девочку к
своей груди
иглувоко
вздохнула: - Нет,
моя милая. У
тебя все
будет иначе.
Поверь мне. Я
точно знаю.
Твой принц
никогда...
Слышишь? Никогда
не оставит
тебя! Это я
тебе обещаю. Элен
прижалась к
Соне, и они
молча стали
любоваться
бархатным,
иссиня-черным
сапфировым
небом,
забрызганным
алмазами
звезд. И им
было хорошо
и легко
вдвоем. И
музыка
любви
играла в их
сердцах. Виктория, Февраль 2007 Послесловие: Однажды,
много лет
назад Гора
Аркадьевна
Аллахвердова,
родившаяся
в Баку в
начале двадцатого
века и
выросшая в
этом городе,
рассказала
о том, как
будучи еще
совсем
молоденькой
девушкой,
стала
свидетельницей
позорнейшего
явления. Она
была в числе
провожавших,
когда поезд,
укомплектованный
английскими
военными,
покидавшими
город после
двенадцатимесячного
квартирования
в столице
Азербайджана,
тронулся и
уехал. На
путях
остались
стоять лишь
два
последних
вагона, где
англичане
разместили
своих
местных жен и
которые
предусмотрительно
отцепили
заранее,
накануне
отправки
состава.
Никто из
девушек
больше никогда
не слышал о
своих
избранниках,
с которыми
они недавно
сочетались
казавшимися
священными
узами
законного
брака.
Некоторые
бакинцы
сочувствовали
так подло
покинутым
женам, некоторые
смеялись
над ними, но
долго еще
этих женщин
не без
сарказма
называли в
Баку «англичанками». |
|
|
